попавшего царским детективом. Реклама была везде: ‘Идиома даже не спасала броня информационного танка, в который он себя загнал.
Найдя нечто общее в своих печалях, они пожелали доброй ночи друг другу, и парень смог уснуть.
…
Хатен’’’-Рид к вечеру радостно смотрел на растущую брюкву. И радость усиливалась тем, что они с Мин договорились встретиться.
‘Идиом забрался в ванную комнату. Щелкнул выключателем. Свет неприятно ударил яркостью.
Парень обнажился и подумал в чистом свете: всегда ли немысль следит за ним? Люнден глумливо молчал.
Но ‘Идиом почему-то не чувствовал границ между немыслью, поэтому не смутился.
В душевой кабинке, которая не была кабинкой: не отделялась от остальной ванной, – в самом углу кабиночной клетки висела паутина. Внезапный свет потревожил хозяина мрачного узора, паука, и тот спрятался на краю узора смерти3.
‘Идиом не хотел разрушать его дом, но был вынужден. Хотя бы в силах человека спасти самого паука. Парень приютил на голой руке мягкое тельце и переселил на пол рядом с раковиной. Паук с благодарностью убежал во мрак.
«Вот что такое эмпатия, – подумал ‘Идиом. – Без нее человек как курица без головы: бегает по зову природы без глаз. Как в современном обществе.»
– Не понимаю, что ты лепечешь. Но в стаде безголовых куриц нельзя высунуть голову и сохранить ее. Их же что-то рубит? Ветра?
«Они рождены такими. Безголовие поголовно стало мутацией. Адаптация генофонда к жестокости природы.»
– Люди всегда рождаются безголовыми. Головы растут с годами.
‘Идиом не хотел думать о безголовии: он чувствовал, что его голова отделена и лежит на столе ученых, не патологоанатомов. Парень включил воду, разрушая узор смерти.
Мылся он долго: старался избавиться от неприятного осадка на коже. Нервного осадка – никак не мог.
И он не сразу опомнился, что опаздывает, наверное. Быстро залез в самые серые футболку и брюки, единственные другие – прошлые сушились днями на неработающей батарее.
‘Идиом прихватил кислых конфет и остановился у двери. Рука не тянулась к ручке. Не тянулась, точно как обычно, ведь, к счастью, в Город выходить можно было только в крайних случаях.
Был ли он крайним? Живот скрутило. ‘Идиом почувствовал тягу освободить (-ся). От ожиданий, от стресса, от ничего, пустотой заполняющего глаза, горечью – корень языка.
‘Идиом сглотнул.
– Там вишня чахнет, наверняка.
‘Идиом Хатен’’’-Рид кивнул, надел наушники и вышел за порог.
Ы
За пологом холма Диру открылся ослепительный вид: на утесе морского берега поднимался белоснежный город. Его белую стену рассекали прожилки столь лиственные, как почерневшая крона огромного дуба, стоящего на самом краю утеса. Соленый бриз разносил вековой запах умирающих желудей. А мрачная тень древа накрывала весь город, но это не мешало белому камню ослеплять и безымянного спутника Дира.
Когда-то давно он сбежал отсюда, но теперь с печалью направлялся к воротам.
С проселочной