женился бы только на ней. На что Иван ревниво реагировал примерно так:
– Правильно, брат, на чужой каравай рот не разевай. Мне вот русская национальность мешает, а тебе в придачу еще и мусульманская вера. Так что – забудь.
На что Мурад обидчиво и зло усмехался:
– Если б я был на твоем месте, я б на национальность не посмотрел. Уговорил бы или украл.
– Вот-вот – красть вы умеете. Уговорил бы… Вот и уговори, хоть и другой веры. Вон Благоев, ваш чечен, женился же на нашей русской и дочь у них есть. И ничего, живут… Что ты за веру уцепился? В нашей стране все атеисты. И Бога нет вообще.
– Бога нет, а Аллах есть, – убежденно парировал Мурад, ожесточенно сбивая прутом головки лютиков в придорожных бурьянах. Они вдвоем шли назад с рыбалки, почти ничего не наловив. Настроение было не очень.
– Да, ладно тебе, Мурад, – сказал Иван, пройдя с другом в молчании минут пять, – далась нам эта Ирини, что других девчонок больше нет, что ли? Да и рано нам. А она так вообще о нас и думать не думает. Нужны мы ей…
– Как не нужны? – тревожно спросил Мурад. – Мы ей нужны, она относится к нам, как к братьям. – Он помолчал и добавил, глядя в сторону:
– Без нее плохо.
И так много в его ломком голосе было боли, что Иван больше не трогал его. Ребята замолчали и остальной путь почти не разговаривали, занятые своими мыслями.
Мурад думал о том, что его двоюродный брат Руслан, недавно женился на красавице гречанке Лиде. Хоть родители ее были и против, но ничего: пережили же. Потому, что Лида сама полюбила Руслана. Мурад вздохнул: не такая Ирини, она не полюбит его, только из-за того, что он не православный. Он снова вздохнул, взглянул на сосредоточенное лицо друга, отвернулся и снова углубился в свои невеселые мысли.
Мурад уехал в город Грозный осенью. Забрал его, все-таки, дядя – офицер. Иван вместе с ребятами провожал его со смешанным чувством: с одной стороны, он терял хорошего, боевого друга, с другой стороны уезжал соперник, которого, хотел он или не хотел, но ревновал к Ирини.
В сорок седьмом году вдруг вернулся из тюрьмы слегка поседевший и сильно постаревший Илья Христопуло. Был воскресный весенний день, дул свежий приятный ветерок, неся со степи запахи весенних трав и цветов, как раз пора красных маков.
Сегодня утром Роконоца с Ирини ходили в поле искать душистую травку для чая. Прошли чуть за косогор, а там сплошное красное, маковое поле. Красота! Ирини нарвала большущий букет. Донесла половину, хрупкие стебли надломились, часть маков основательно завяли. Поставила в ведро. Роконоца загнала телка и зашла в дом, принялась стряпать. Несколько раз из рук выпадал нож. Последний раз она удивленно посмотрела на него, повертела в руках.
– К чему бы это? – подумала она вслух. Выглянула из сенцев на улицу. Только она снова взялась за нож нарезать хлеб к столу, как кто-то вошел в дверь. Дети не узнали отца. Только Роконоца слабо вскрикнула и осела на кровать, схватившись за сердце. Да, Илью было не узнать: почернел еще больше, выглядел просто изнуренным до последней степени.