которые он перенес. Спросил об отсутствующих Феде, Павлике и Ванечке. У Роконоцы потекли слезы, следом у остальных.
– Нет их больше, – задыхающимся, не своим голосом, выдохнула она и пошатнулась на своем стуле. Харитон подхватил ее.
Отец низко опустил голову, судорожно вздрагивая. Поплакали все обнявшись. Отец, так и не поднимая головы, попросил:
– Устал я – дальше некуда, поспать бы. Постели мне, Роконоца, где-нибудь на полу. А завтра искупаюсь.
– Ты что, патера, ляжешь на нашу кровать, – сказали хором Харитон и Яша.
– Уж очень я грязный. Надо сначала помыться.
Девчонки подали на стол пирожки, чай. Но отец кое-как сжевал пирожок, запил чаем, почти засыпая.
Вернулся Илья Христопуло перед самым летом. Как раз в то самое время года солнце щедро направляло свои живительные лучи на землю Осакаровскую. Илья выходил во двор и часами сидел или лежал на длинной неуклюжей лавочке. У него был туберкулез последней стадии. Поэтому его как безнадежно больного выпустили из тюрьмы. Дети и родственники подступали к нему с расспросами о тюрьме, но он не хотел рассказывать об этом. Немногословен был и с Самсоном, и с Сократом, часто подсаживающихся рядом с ним на лавке. Рассказал только лишь, как его освободили: пришли в камеру трое, спросили Христопуло. Илья поднялся со своих нар. Один из них сказал:
«В наши органы тоже проникли предатели и враги народа. Вас подло оговорили. Но теперь мы все выяснили. Вы не виновны. Готовьтесь, через неделю вас выпустят на волю».
И в самом деле, через неделю он оказался за воротами тюрьмы. Илья говорил и слабо качал головой, как бы сам себе удивляясь, что с ним такое могло случиться.
В самые свои последние дни как-то высказал он свою мечту – уехать на Кавказ и там умереть, чтоб похоронили рядом с матерью.
На жену свою, Раконоцу, смотрел остановившимся взглядом, редко улыбался. Почти не разговаривал с ней. Видно, сам себе он был не рад в таком положении. С детьми, особенно с младшим, иногда вел короткие беседы, и потом резко замолкал, уходил в себя. Яшка, и в самом деле, больше всех кружил вокруг своего больного отца. Мальчишеское его сердце было очень жалостливым и чутким.
– Патера, – говорил он отцу, – не переживай. Вот придет лето, и мы всей семьей поедем на Кавказ.
– Далеко очень это, сынок, я уже не доеду.
– Ну что ты, патера, ты же сам так хотел поехать. Вот мы все собиремся и вместе с тобой поедем в Юревичи.
– Не разрешат, мне суждено здесь умереть. Может, ты еще успеешь туда уехать, а я уж… – и он замолкал.
– Брось, папа, ты не умрешь, люди говорят, на море любые болезни излечиваются, – Яша с трудом сдерживал срывающийся голос и наворачивающиеся слезы. Ему тяжело было видеть страдания отца. Столько о нем говорили старшие сестры и братья! Каким он сильным был, и добрым, и красивым. Где тот папа, который высоко подкидывал его, еще совсем маленького, а потом прижимал к себе. Яшка помнил то особое отцовское тепло, которое согревало его в детских воспоминаниях.
Как