ее сжалиться надо мной. А она сказала…
Алессандро умолк, и в комнате воцарилось долгое молчание. Тишину нарушал лишь свист ветра да твое негромкое сопение у меня на груди.
– Что? – спросила я.
– Она сказала, что отпустит меня, если я пообещаю отдать ей ребенка.
– Ребенка?! – Я посмотрела на твою славную маленькую головку, покрытую очаровательными рыжими кудряшками, и крепче прижала тебя к себе.
Алессандро кивнул.
– Прости меня. Но я не знал, что делать. Ты умирала. Если бы ты умерла, ребенок бы тоже погиб, а меня бы повесили или изувечили так, что я не смог бы содержать ни себя, ни тебя. Поэтому… – Он опять надолго замолчал. Я со страхом ждала, что он скажет, и лишь слезы катились по моим щекам. – Поэтому я согласился, – мертвым голосом заключил он. – Она позволила мне унести пригоршню листьев, которую я нарвал, и вернуться к тебе. А потом она сказала… О, pascadozzia, я ничего не понял из ее слов, но она сказала, что за все надо платить, и что для тебя настал час расплаты. Что она имела в виду?
А я могла лишь плакать да крепче прижимать к груди твое тельце.
На следующий день синьорина Леонелли пришла за тобой, но я не хотела отдавать тебя. Я умоляла ее:
– Оставьте мне мою малышку хоть ненадолго, прошу вас. Я сделаю для вас все, что угодно.
Она накрутила на палец прядку твоих волос.
– Пусть она останется у вас на семь лет, но вы должны пообещать, что потом отдадите мне ее. Я стану для нее второй матерью. Не бойтесь, я буду заботиться о ней, как о родной дочери.
Семь лет казались мне долгим сроком. За это время всякое может случиться, и я согласилась. А теперь семь лет прошли, и она опять пришла за тобой…
Венеция, Италия – апрель 1590 года
Паскалина прилегла на подушку рядом с дочерью. Их огненно-рыжие кудри переплелись, их негромкое дыхание слилось воедино. Маргерита заснула, сунув большой палец в рот.
– Моя любимая маргаритка, – прошептала Паскалина. – Я не могу потерять тебя. Не могу.
Она заплакала, но потом собралась с силами и подошла к окну. Стояла ясная лунная ночь. Сад и дворец куртизанки казались отлитыми из узорного кованого железа и серебра. Паскалина смотрела на них, всей душой желая одним взглядом испепелить все, что ей ненавистно. Но клубы дыма так и не затянули ясное небо. Языки пламени не расцветили оранжевыми отблесками черно-белую картину ночи. Вокруг все было тихо и спокойно.
«Я должна спасти свою дочь», – думала она.
На нее вдруг обрушилась неведомая слабость. Паскалина качнулась вперед и обеими руками схватилась за подоконник, уронив голову на грудь. Когда головокружение миновало, Паскалина выпрямилась и увидела призрачно-белый силуэт женщины, стоявшей в саду и глядевшей на нее снизу вверх. La Strega[69]. Шлюха. Ведьма.
Она с грохотом захлопнула ставни, но было уже слишком поздно. Ведьма увидела ее.
Паскалина