время – ему ещё даже не исполнилось девяти лет, – он прекрасно знал, что украшение предназначено для любовницы отца. В доме, полном слуг, невозможно утаить что-либо от любопытного восьмилетнего мальчика, а похождения хозяина всегда были излюбленной темой для обсуждения и сплетен среди прислуги. Вот почему и Эллиот, и его старший брат, Фергус, знали обо всех любовных интригах отца больше, чем бы им хотелось.
Тогда, глядя на отца – полного, вспотевшего, с багровым лицом, которое начиналось сразу же от плеч, минуя шею, – Эллиот не мог понять, что же находят в нём женщины. Конечно, в восемь лет у него имелись весьма приблизительные представления о взаимоотношениях между полами, но из того, что знал Эллиот, следовало: девушки хотят, чтобы их избранник был молод, строен и красив. Ни одно из этих определений отцу Эллиота не подходило, и всё-таки, любовниц у него было столько, что хватило бы на нескольких мужчин.
Смутно Эллиот догадывался, что ответ на вопрос о причинах успеха отца у женщин кроется в лежавшем на столе футляре, обтянутом бархатом… и многих других, ему подобных. Но в тот момент это интересовало Эллиота в меньшей степени. И, хотя обычно содержанки отца вызывали у него неприязнь, тогда он не мог не признать, что и от них всё же иногда бывает польза. Например, одна из них вызвала у отца такой подъём настроения, что он без всяких сложностей и проволочек позволил Эллиоту оставить щенка, предупредив, правда, что мальчику самому придется ухаживать за псом.
Фергус тоже привязался к собаке, но Пират всё-таки знал, чей он. Эллиот не возражал, если брат хотел поиграть с Пиратом или вывести его на прогулку, но Фергус хорошо понимал, что это собака Эллиота. И тогда ему тоже захотелось завести щенка – своего собственного.
Но, по какой-то причине – возможно, у отца после весёлой встречи с друзьями разыгралась подагра, или же ему не удалось добиться благосклонности очередной красавицы полусвета, – он отказал Фергусу, заявив, что тому не подобает нянчиться с собаками. На вполне обоснованное заявление Фергуса, что Эллиоту он позволил взять щенка, отец, хмыкнув, ответил, что ни к чему превращать дом в псарню и что у Фергуса есть дела поважнее, чем возня со слюнявыми щенками. Больше Фергус спорить не стал: знал, что это бесполезно. На Эллиота он не рассердился: ведь тот не был виноват в принятом отцом решении. Но, всё же, Эллиот почувствовал, как между ним и братом словно бы туго натянулась незримая струна… Это был один из первых моментов, когда Эллиот не сомневался: отец относится к ним с братом по-разному. Речь не шла о том, что кого-то он любил больше, а кого-то – меньше; просто Фергуса он постоянно мучил какими-то требованиями и заваливал скучными делами, в то время как Эллиот оставался предоставлен самому себе.
В Фергусе он видел своего наследника, а в Эллиоте – всего лишь следующего в очереди, «запасной вариант».
В тот день ещё был очень далек момент, когда отношения между братьями станут похожими на путаницу бесчисленных туго натянутых и переплетённых струн…