Но я стал подростком, мои силы и знания прибавились, как и понимание того, что для исполнения своих желаний в этом мире существует только я сам. И этот же самый я – единственный, кто защитит себя. Ведь, родившись без друзей в лице семьи, это единственный способ выйти в открытый океан.
Нужно лишь довести свой жизненный корабль до автоматического управления, собирая опыт, недоступный от родителей, но рождённый наблюдением за чужими ошибками и общением с теми, кто познал жизнь. Я получу свою железную дорогу, как и ту жизнь, которую жажду, – жизнь без границ, что так упорно отказывается мне даровать эта среда.
Не я стал инициатором того необъяснимого, премерзкого отношения, что обрушили на меня сестра и брат. Их взгляды, их самовоспитание – вот истинный источник. И когда я достигну желаемого, ни одному из них не позволю прикоснуться к моей жизни.
Слуга по имени Бернд, пряча папироску в уголке рта, выпрямлял молотком дверную петлю, странно изогнутую, будто сломанную пополам. Горячий воздух сарая обжёг моё замёрзшее лицо, и оно тут же заныло от холода. Маленькую войну противоречивых ощущений на щеках я прекратил, потерев лицо ладонями. Шмыгнув носом, я подошёл ближе.
– Зря суётесь, барчонок, – бросил он мне через плечо грудным, низким голосом.
– И почему же зря? – спросил я, снимая шапку и тут же отряхивая с неё налипший снег.
– Испачкаетесь, мать ругать будет, – хмыкнул он, не отрываясь от работы.
Я подошёл ближе, аккуратно выглядывая из-за его мощного туловища, закрывавшего обзор на печку. Начало щипать бедра и кожу на руках, и я понял, что начинаю замерзать от мокрого снега, пропитавшего одежду. Обойдя Бернда, я подошёл к печке и вытянул руки, пытаясь согреться.
– Она ругает не за испачканную одежду, а за то, что мы вообще появились в её жизни, – я приглушил голос, будто отвечая самому себе, но рабочий все же услышал, и я пожалел о том, что приоткрыл ему завесу тайны, знать которую ему вовсе необязательно.
– А отец? – он положил молот на чурбак и повернулся ко мне, в его глазах читалось не праздное любопытство.
Я вспомнил Альберта Кесслера, извечно отсутствующего в нашей жизни и появляющегося лишь в те моменты, когда кто—то из нас совершал нечто, выводящее из себя госпожу Кесслер. Он не был суров или жесток, но, казалось, дети не играли в его жизни никакой роли.
– Я хочу, чтобы ты научил меня, как обращаться с железом и деревом, а ещё хочу, чтобы ты научил меня физическому труду, – я не захотел отвечать на его вопрос о господине Кесслере.
– Зачем вам это? Вы же можете нанимать таких, как я, – удивлённо спросил Бернд.
– Пётр Первый, российский император, имел целое царство подданных, однако не брезговал со слугами строить корабли, – парировал я, чувствуя, как во мне закипает упрямство.
Бернд не пытался казаться тем, кем не являлся. Будучи рабочим, он знал своё место, уважал свой труд и труд других и требовал этого от всех. Поэтому его речь всегда была пропитана лёгкой надменностью. Он был прямолинейным и