смысле вопрос есть. – Неловко исправляюсь.
– Я понял, Василиса. – В исполнении мягкого мужского голоса, лишенного присущего ему обычно сарказма, мое имя все же звучит красиво. – Будет здорово, если вы перестанете волноваться. Я серьезно. Нет причин бояться.
Пропадают голоса, перешептывания и мазки чужих взглядов – окружающий меня мир вытесняют кривая улыбка и голос с хрипотцой. Огромное пространство зала сжимается, и мы остаемся один на один.
Ладно, вперед, Никольская. Последний рывок.
– Впервые в галерее я побывала в день открытия. Знаете, я приехала из маленького городка, где фраза «интерактивная выставка Ван Гога» ничего не значит. Просто увидела буклет и пришла сюда в надежде скоротать время, пока отец был на встречах с партнерами.
С каждым словом чувствую себя… Свободнее? Неловкость и зажатость отпускают, уступая место разгорающемуся огоньку любопытства.
Пусть в голове настойчиво нудит голос разума, требующий поговорить о выстраивании бизнеса, я подвожу к другому. К бесполезному вопросу, который не давал покоя пару лет.
– Сегодня я здесь, чтобы учиться выстраивать бизнес-процессы в части командообразования, логистики и документооборота, но хочу спросить не об этом. Если честно, еще будучи подростком я влюбилась в галерею. В здание, парк, побережье, атмосферу. И в картины.
Чувствую себя Икаром, летящим на смертельно-опасный солнечный свет.
– Я помню зал, посвященный вашему творчеству. Там были наброски, чертежи, зарисовки городских улиц и людей, за которыми вы наблюдали. Мне понравилось находиться здесь. Понравилось настолько, что я влюбилась в девушку с…
– Не стоит продолжать. Я догадываюсь, к чему вы ведете. – Непонятно откуда взявшиеся нотки надменности в ответ на мои неприкрытые искренние восторги режут слух.
Виктор выглядит совсем не как человек, которому только что отвесили тонну комплиментов. От кривоватой, но искренней улыбки не осталось и следа.
Что такого я сказала?
– Не боитесь разочароваться, Василиса?
Засовывает руки в карманы брюк. Сжимает губы в тонкую линию, а через несколько секунд, запинаясь так, что становится слишком заметно, как тщательно подбирает слова, продолжает:
– Вы видите идеал там, где его нет. Может, я просто перегорел. Или не считаю, что в тех работах было что-то стоящее. Вы не думали, что не нужна особая причина, чтобы перестать заниматься посредственными вещами и сделать наконец-то что-то стоящее?
Как он может так говорить?
Посредственные вещи.
Серьезно?
– Но это же не… – я жму плечами, пытаясь сформулировать мысли. – Ваши работы какие угодно, но их точно нельзя назвать посредственными. Я читала о вас. О том, что серия с девушкой ушла с молотка за несколько миллионов. Картины проданы итальянскому коллекционеру.
На долгую бесконечную минуту конференц-зал погружается в звенящую тишину и даже шепотки ребят стихают.
Бестужев молчит. Хмурится, смотрит испытующе, будто в ожидании ответа на какой-то незаданный им вслух вопрос.
Да