обстоятельств я прекрасно понимала, что нашим матримониальным планам не суждено больше сбыться. Меня разрывало между облегчением и крушением надежд. Несколько дней спустя Франциск прибыл официально и был торжественно принят при дворе. Драгоценные воспоминания об этих ухаживаниях остались в наших сердцах, но продолжаться под безжалостным оком общественности они не могли. А мы не могли больше быть сами собой, ибо принадлежали другим.
И тем не менее я озадачила даже саму себя, объявив о своей помолвке при свидетелях с галереи Уайтхолла. Зачем я это сделала? Есть такие, кто считает меня мастерицей хитроумных игр и политических жестов, но тут даже я сама терялась в догадках относительно собственных мотивов. Быть может, мне хотелось испытать, пусть всего на день, те чувства, какие испытывает будущая невеста. Ибо наша помолвка продлилась всего день. В ту ночь я так и не сомкнула глаз от страхов и дурных предчувствий, одолевавших меня.
Когда рассвело, я поняла, что не могу идти дальше.
Я сказала Франциску, что еще одной такой ночи попросту не переживу. Я вернула ему кольцо и закрыла для себя вопрос замужества раз и навсегда.
Ди не ошибся, Франциску не выпало счастливой судьбы. Он бесславно умер от лихорадки (не был убит и не совершил самоубийство, если, конечно, не считать самоубийством готовность выйти на поле боя) всего через два года после того, как отплыл от наших берегов в новой попытке снискать славу на нидерландской земле. Я носила по нему траур. Я оплакивала смерть моей юности.
А что же Дадли? В конце концов мы возобновили отношения, но между нами всегда стояла она. Она вечно маячила где-то на заднем плане, плетя козни и интриги, точно паучиха. Их сын умер совсем маленьким; больше детей у них не было. Дадли был безутешен; помимо того, что он любил мальчика, ему отчаянно необходим был наследник. Что толку от пожалованного ему титула графа Лестера, огромного поместья и замка Кенилуэрт, если не будет сына, которому все это можно передать? Так оно и случилось.
Теперь Франциск и Дадли лежали в земле, не оставив потомства, а мы с Летицией остались жить.
Ноздри мои защипало от едкого запаха. В западном окне догорал закат над Мортлейком. Уолсингем застонал и заметался. Прошлое промелькнуло в моей памяти в один миг и растаяло. Я снова очутилась в настоящем. Успевшая вернуться с охапкой ароматических трав Фрэнсис одну за другой отправляла сухие былинки в огонь. Их запах вернул меня к реальности.
Я улыбнулась ей. Дневник, оставленный в кресле, исчез. Она сама о нем позаботилась.
Уолсингем умер три дня спустя. Хоронили его ночью – из опасения, что на похороны заявятся кредиторы и станут требовать причитающееся. Так не подобало. Как я уже говорила, если бы у Англии были деньги, ее верный слуга не умер бы такой смертью, а отправился на заслуженный отдых богачом. Те, кто служил мне, платили за свою верность немалую цену. Мне оставалось только надеяться, что Господь вознаградит их лучше моего.
14
Меня беспокоила Фрэнсис. Ее страдания по Эссексу, о которых я узнала, заглянув