переезда прикатила родная тётка, мамина старшая сестра со своими отпрысками. Я и Сэро залезли вон на тот орех шутки ради! Дурачились, в прятки всей детворой играли. Мама и тётка лузали горох за сараем да былое обсуждали. А мы, получается, случайно с высоты подслушали, что дадо маму у её родного батьки, нашего деда, за долги выкупил.
Имир прикрыл глаза. Былая сцена вылезла в памяти в деталях, словно произошла вчера, а не четыре года назад. Каждое слово запомнилось ему. Но главным образом – обиженный тон тётки, упрекавшей его маму: «Вышла замуж удачно и катаешься за Алмазом как сыр в масле! Хотя слыла дура дурой! Если б дадо не был размазнёй и дураком, то Алмаз купил бы меня, старшую, как положено! А тебя взяли торгом, будто свинью на базаре! Не по-человечески! На твоём месте, Лала, должна быть я. В огромном доме, при деньгах, с детьми подле любящего мужа. Не по чину, сестра, ты прыгнула! И деньги от Алмаза впрок не пошли – дадо всё пропил-проиграл. Жизнь накажет тебя, что без очереди влезла – вот увидишь!»
– Романтикой история попахивает, – прокомментировала Люба.
– Ага, пиратской! – с иронией рассмеялся Ибрагимов. – Сути мы не знаем, но папа маму очень любит. И она – его. Ни я, ни брат толком не видели, чтобы родители бранились со зла. Спорят иногда, и всё. Мама слушается отца. Тихо, мирно. Сэро расспрашивал, но взрослые болтают про знакомство через компанию. От прямых вопросов уходят. Я маму спалил на путанице в деталях. Что ж, мы сделали выводы и больше не лезем. Я спокойно отношусь к этой истории. Сэро – тоже, хотя, когда на дереве услыхал правду, с неделю угрюмо молчал могилой.
– Он, кстати, когда возвращаться думает?
– На следующей неделе. Арон по телефону заявил, что брательник ему пипец как надоел! Шутит, конечно. Сэро на шее никогда ни у кого не сидел и сидеть не будет.
Поспелова мило улыбнулась и снова потянулась за поцелуями. Небо почти потухло, погружая город в теплоту августовской ночи.
Глава 3.
«Я тебя совсем не знаю, – повторяла школьница, словно зачарованная. – Совсем… Блин, Имир! Никогда не замечала в тебе этой изнанки! Казалось, что ты как скала. Неприступный. Хрен залезешь. А если и залезешь, то фиг слезешь! Но теперь понимаю, что не знакома с тобой совершенно».
Мысли заняты были не только отличником. Люба много размышляла, но всё никак не могла понять, почему её папа принял чужого ребёнка. Почему простил маму. Почему семейный альбом забит фотографиями, на которых добрый, ласковый Василий Михайлович нежно обнимает крошечную ляльку. Отдельно тихоня разглядывала фотки, на которых усопшая сестрёнка была запечатлена перед смертью: изувеченное личико, глаз вытек, а веко уродливо сползло вбок жутким каскадом из кожи. Вокруг поражённой глазницы вздулась, посинела и превратилась в отвратительное месиво из тканей раковая опухоль. Сестра страдала от дикой боли, от невыносимых для двухлетней крохи мук.
«За что тебе это, малышка?.. Зачем такая судьба?» – задумалась девушка, и сердце её снова заныло. Она закрыла старый альбом, больше напоминавший толстенный древний фолиант, чем место для хранения фото. Бархатная ткань цвета