На самом деле Деа побывала в десяти школах и жила в двадцати штатах, но не хотела об этом рассказывать. – Мама не любит сидеть на одном месте, – добавила она, когда Коннор вытаращил глаза. – А ты?
– Отца сократили, – ответил он после небольшой заминки. – Мой дядя, отец Уилла, здешний полицейский. Он подбросил отцу заказ по ландшафтному дизайну. Раньше отец был учителем. А у мачехи здесь родственники.
Стало быть, женщина, которая распаковывала коробки на крыльце, – его мачеха. Деа ждала, что Коннор расскажет о родной матери, но он промолчал, и она не стала расспрашивать.
Он молчал, и Деа запаниковала, не зная, что сказать. У Коннора вдруг вырвалось:
– Какая открытая местность… Слишком много неба. – Почти сразу он рассмеялся: – Наверное, я просто привык к городу.
Деа понимала, о чем он говорит: здешнее небо походило на огромный открытый рот, грозящий поглотить тебя целиком.
– Откуда вы переехали?
– Из Чикаго.
– Я там жила недолго, – сообщила она. – В Линкольн-парк.
Коннор поглядел в окно.
– Значит, соседями были. Ну, куда теперь поедем?
Деа испытала невольное удовольствие. «Не доверяй ему, – зашептал тихий голос, голос ее логики. – Ты же знаешь, дело снова закончится разочарованием».
«А если нет? – упрямо возразил другой голос. – Может, у него четыре соска!»
Совершенно бредовая ситуация – Деа искренне надеялась, что у сидящего рядом парня четыре соска.
– Можно в Цинциннати, – сказала она. – Всего-то в двух часах. – Она пошутила, но в отражении в стекле, за которым проносилась коричнево-серая равнина, увидела, что Коннор улыбнулся.
– А поехали, – сказал он.
Ей было легко – почти слишком легко – открываться Коннору. Меньше чем через час Деа рассказала больше, чем кому-либо за всю жизнь, даже Голлум. У них оказались общие вкусы и словечки, которых оба не выносили, вроде «сливок» или «влаги». Разговор перескакивал от влюбленности Деа в старого наркомана до ее неприязни к бананам: тогда они с матерью несколько месяцев прожили возле военной базы в Джорджии. Там у матери был бойфренд – единственный на памяти Деа.
– Значит, ты живешь с матерью? – спросил Коннор. Деа почувствовала благодарность, что он не спросил прямо о ее отце. Ей было бы нечего ответить, кроме: «Ему очень идет красная рубашка-поло».
Она кивнула.
– А ты? Братья-сестры есть?
На щеках Коннора дернулись желваки.
– Нет. Уже нет. – Он забарабанил пальцами по приборной панели, впервые выдав дискомфорт. Деа не знала, посочувствовать или спросить, что произошло, но Коннор улыбнулся, и выражение давней боли пропало. – Ты правда терпеть не можешь бананы?
Деа испытала легкое разочарование, будто упустила возможность.
– Я их презираю, – уточнила она.
– А банановый хлеб?
– Еще хуже, – поморщилась она. – Зачем портить хлеб бананами? Какая-то тайная банановая вылазка. Лучше уж в открытую, когда