приходила, показывала, что тебе нужно отрезать или пришить, и они делали.
– Мама! Так нельзя, это же твое здоровье. И потом – возраст.
– Даша, осторожнее, – предупреждает она. Ее возраст – тайна за семью печатями, а я – тролль, хранящий печати. Шестьдесят. Маме будет шестьдесят. Она планирует праздновать сорокалетие – это максимум.
– Пусть делают все анализы, это правильно, – говорю я, невольно оглядываясь по сторонам.
– Знаешь, чего я боюсь? – Мама склоняется ко мне и говорит тихо. – Не ровен час о моем пребывании здесь прознают папарацци, и потом будет такой шум, что пиши пропало.
– Не такая уж ты большая звезда, – пытаюсь утешить ее, но, как всегда, выбранные мною слова только еще больше заводят ее. Мама смотрит меня в возмущении, но дело в том, что здесь, во Франции, ее никто не знает. Но если ей хочется верить, что за ней, как за Анжелиной Джоли, так и ходят по пятам фотографы, так тому и быть.
– Я хочу вернуться в гостиницу, мне нужны кое-какие вещи. Ты мне не все привезла. И потом, в гостинице никто не сможет понять, зачем я здесь. Может быть, меня пригласили на съемки в каком-нибудь авторском французском кино.
– Ты возвращаешься сегодня? – спросила я, чувствуя одновременно и надежду, и разочарование. Если мама будет со мной в номере, никаких сюрпризов не будет, верно? Но если она возвращается сегодня… я ничего не убрала, так и бросила… горничные… Я совсем неопытный преступник, и вычислить меня легко.
– Даша!
– Что? – вздрагиваю я.
– Ты меня совсем не слушаешь. Сегодня они меня не отпускают. Между прочим, про авторское кино – я действительно получала предложения. Может быть, стоит сходить – просто чтобы потом не жалеть.
– Ты хочешь и оперироваться, и сниматься в кино? – рассмеялась я. – Это вполне в твоем стиле. Только пусть тебе дадут роль женщины в коме. Тогда ты будешь лежать вся в бинтах, а они будут тебе за это платить.
– Дашка! – фыркнула мама и свернула ко входу в клинику.
Сегодня я была заботливая дочь, предусмотрительная и неленивая. Я бегала в магазин, приносила воду, потом другую – правильной марки, которую мама считала для себя лучшей. Я не жаловалась, не раздражалась, не спорила. Не дочь – мечта. У меня были свои причины на то, чтобы вести себя подобным образом. Весь день в клинике я невольно поглядывала по сторонам, боясь (надеясь?) встретить там Андре. Мама смотрела на меня с подозрением, но я только заботливо улыбалась и поправляла сбившуюся простыню. Несколько раз мне удалось пройти мимо кабинета Андре, и от одного предположения, что он может быть там, отделенный от меня тонкой стеной, меня бросало в жар. Сомнительное поведение для человека, который решил никогда не видеться кое с кем.
– Иди уже домой! – завопила мама, когда я приволокла ей обед на изящном подносе. Андре так и не появился, даже на секунду. Может быть, он вообще не приезжал