вызвала у новоприбывших недоумение. Высокий парень с волевым лицом, украшенной недельной давности золотистой бородкой, которого товарищи называли Гусём, оглядел с укоренившимися во взгляде превосходством и насмешкой позёвывающих обитателей вагончика, воскликнул:
– Я уж думал, смена приехала, а тут и геологи, и трактористы. Да геологов аж двое. Матвеевна, тебя Демидыч заждался, даже домой не поехал.
Товарищи признавали Гуся вожаком, и несколько раболепствовали перед ним. Угреватый парень с широким носом тут же поддакнул:
– Чо за порядки, ей-бо! Во второй бригаде два геолога, а у нас ни одного. Кто категорию поставит, Демидыч, что ли?
– Ой, не заводись! То ли не доспал? – откликнулась Валентина Матвеевна. – Когда это было, чтоб из-за геологов наряды задерживались? Месяц только начался, всё поставлю, не егози.
Но угреватый не унимался.
– Я рабочий человек, на сдельщине, не на окладе. Заездку отработал, имею право знать, чего заработал. А вам, начальникам, пошевелиться лень, бока у печки греете.
Неожиданно для скандалистов в поддержку геологини выступил Кострыкин. Для самой Валентины Матвеевны опека решительного мужчины неожиданностью не выглядела. Анатолий не любил, когда задевали симпатичных ему женщин, а большетелая, налитая Валентина Матвеевна весьма и весьма ему нравилась. Повстречайся они где-нибудь вдали от родных весей, напористый ловелас непременно бы предпринял штурм богатой плотью крепости. Во-вторых, такой уж язвительный имел Кострыкин характер. Ткнуть носом зарвавшегося нахала или хвастуна в собственные грехи, особенно если данный имярек стыдливо обходил стороной сотворённую когда-то шкоду, было его любимым развлечением.
Сидя в независимой позе, закинув ногу на ногу, и дымя «Примой», Кострыкин презрительно спросил:
– Ты, рабочий человек, ты, когда в восемнадцатой работал, да зафестивалил на смене, о чём думал? Бригада не на окладе, – на сдельщине, а двести метров из-за тебя коту под хвост, три недели заново перебуривали. Рабочий человек! Балабон.
– Не твоё дело, – огрызнулся угреватый с вызовом, но настроение у него упало.
– Ему премию за ту аварию выписали. Скажи, Юрка, ты сколько раз в жизни тринадцатую получал? – спросил смазливый парень с волнистыми волосами.
Парня прозывали Самцом, и прозвище ему нравилось. Но привлекательность его портили лупоглазые глаза, и ярко выраженное самодовольство, читавшееся на лице. Из-за самодовольства Мезенцев почувствовал к незнакомому парню неприязнь.
Незамысловатую шутку встретил всеобщий хохот. В чужом вагончике «дикари» вели себя беззастенчиво. Гонористый Валера спасовал перед напором нахальства, и помалкивал. Гусь, а за ним все дружки его, не спросясь, наливали чай, и пришедшим Семёну и Боталке ничего не досталось. Семён, не сумев выцедить из чайника и капли жидкости, недовольно фыркнул, посунулся к умывальнику. На него недовольно заворчали:
– Ты,