Уральская Хиросима. Татьяна Кошкина

та самая бабка-колдунья – стояла посреди комнаты с большим медным крестом в руке. Вокруг горели восковые свечи. Бабка была тоже в белом платке и белом фартуке. Только очень хмурая, наверное, за день устала, народу полно.

      Сначала-то было все нормально, меня искупали в тазу, помазали йодом, надели новую рубашку и чулки. Потом выгнали в сенцы, а дверь толком не закрыли, щель была нормальная. И все, что бабка говорила мамке, я слышала. Она сказала, что я нашла на улице узелок из красной тряпки. А это был наговор на смерть для кого-то. Но попало не по адресу, то есть мне, и я не умерла, а получила неизлечимую болезнь. Надо срочно найти этот узелок и выбросить.

      И тут мне стало плохо. Закружилась голова, зазвенело в ушах, тело стало ватное, и все. Дальше ничего не помню. Очнулась, когда меня поливали водой.

      – Да хватит поливать, только что купали.

      Я вскочила и начала отмахиваться от людей, которые меня окружили. Мамка стояла возле меня на коленях и плакала.

      – Мам, не плачь, живая я, поедем домой.

      Мамка быстро подхватилась, стала меня одевать, и мы пошли на вокзал. Вокзал был далеко, пришлось тормозить попутку. Нам повезло, какой-то мужик на ГАЗике подвез до вокзала. Поезда в нашу сторону уже ушли, и мы всю ночь просидели на вокзале. Мамка пыталась меня уложить на вокзальных скамейках, но мне не спалось. Я все думала про красный узелок. Откуда эта бабка прознала про кусок знамени? Да еще, что это для кого-то смерть? Про Леньку, что ли? Это же он нашел кусок от знамени на полигоне. Ничего не понятно. Все мысли перемешались у меня в голове, и я не знала, как мне избавиться от этого куска. Вдруг родители найдут, что будет? И жалко было, Ленькина память, и оставлять нельзя. Все-таки уснула, намучилась, как собака и устала.