упал, а за салфетку-то и схватился ручонкой, и все чашки об пол. Вот, ты-то хохотал! – она вздохнула и взглянула на мужа.
Тот плакал, шмыгая носом и размазывая слезы по грязным небритым щекам. Она опять вздохнула, на лице появилось обычное печальное выражение.
– Пошли, – она отвела мужа в ванную, вымыла, вытерла и, приведя назад, усадила за стол.
Ел он жадно, быстро, иногда еще шмыгая носом. Она стояла, прислонившись к плите, комкая в руках тряпку, и с тоской смотрела на его трясущиеся руки, тщедушное тело и большую нечесаную голову.
А ведь как все начиналось!
– Спасибо, Лизанька.
Николай закурил и отодвинул тарелку.
– Я это… В магазин ни за чем не надо? Я бы мог помочь. Сходил бы.
– Сиди. Никуда не пойдешь!
– Не. Я, еже ли надо, схожу.
– Не надо. Пойди, ляг, голова-то, небось, болит.
– Что ты! Я пойду, пройдусь? А?
– Зачем это?
– Проветрюсь малеха.
– Знаю я твои проветривания. Опять домой еле приплетешься. А ну, иди, ложись и деньги давай сюда!
– На, – он вытащил из кармана скомканные бумажки.
– Все?
– Ну, так это самое. Ну, чашку прикупил и там еще это… в долг дал. Сама же понимаешь.
– Эх, Коля, Коля!
– Ну, я схожу?
– Нет, иди, ложись.
Он тяжело поднялся и вышел из кухни. Заскрипели половицы, что-то зашуршало в прихожей и, не успела она сообразить, что к чему, как уже хлопнула входная дверь. Ушел!
Вообще-то эта сцена особого отношения к событиям не имеет, но не серчайте, за длинноты, некоторые вещи, просто-напросто, напоминают давние годы, рождают какие-то ассоциации. Вот потому так и получается.
Повздыхав и побранив себя за недогадливость, она взяла тряпку, швабру и пошла, мыть пол в комнате.
Скрипнула и аккуратно, почти без шума, закрылась входная дверь, торопливые шаги в сторону кухни. Она узнала походку сына и, прислонив швабру к стене, пошла за ним.
Федька стоял у стола и жевал кусок хлеба, жевал быстро, торопливо глотая, отчего на глазах даже выступили слезы. Рукой он усердно приглаживал непослушные светлые волосы, постоянно падавшие на глаза, увидев мать, он стал причесываться еще усерднее, посмотрел на нее, но, не выдержав ее взгляда, опустил голову, затих, сжался, и только челюсти его продолжали ритмично двигаться, да в такт им подергивался маленький вздернутый носик.
Мать подошла совсем близко и, заглянув сыну в лицо, сразу почувствовала запах вина и курева.
Федька невольно попятился.
– Опять! – крикнула она.
– Чего тебе? – огрызнулся сын.
– Я спрашиваю: опять? Сколько это может продолжаться? Ну! – и она, привстав на цыпочки, дала ему подзатыльник. – Сколько тебе говорено, переговорено? Сколько обещался!
– Ну, мать, – просительно проговорил он.
– Что мать? Что мать? Эх, паршивец ты этакий! Мало мне отца, так еще и сын обормотом растет! Где это видано, парню шестнадцать лет, а он вино хлещет чуть не каждый день! Что? Хочешь, как отец стать?
– Ну,