Алымбек привез к нему Айжаркын, старик долго молчал, глядя куда-то поверх гор, словно видел там что-то, недоступное взору обычных людей. Потом положил морщинистую руку на плечо молодого джигита и просто сказал: "Я сберегу твое счастье, сын мой. А ты береги свою честь – она дороже жизни."
А потом было прощание – короткое, как удар клинка, и горькое, как полынь в осенней степи. Айжаркын стояла прямо, только губы чуть дрожали, да пальцы комкали край платья. Она была похожа на молодую березку перед бурей – такая же стройная, такая же беззащитная, но с той же невидимой силой, что помогает деревьям выстоять в самый страшный ураган.
Алымбек опустился на колени перед женой, прижался лбом к её животу, где билось сердце их нерожденного ребенка. В этот момент он не был воином – он был просто человеком, мужем и будущим отцом, чье сердце разрывалось от любви и боли. "Я вернусь," – прошептал он, и эти слова прозвучали как клятва, данная не только Айжаркын, но и горам, и небу, и самой земле. "Клянусь всеми горами Ала-Тоо, я вернусь к тебе и нашему малышу."
Но горы хранили молчание. Они знали то, чего не знали люди – что у судьбы свои планы, и не всегда они совпадают с клятвами даже самых верных сердец.
В то утро туман стелился по земле, как белый войлок, укрывающий спящие травы. Айжаркын стояла на пригорке, и ветер трепал её платье, словно пытался унести вслед за всадником, чья фигура постепенно таяла в молочной дымке. Она не плакала – слезы пришли позже. Сейчас же она просто смотрела, впитывая каждое мгновение, каждое движение коня, каждый поворот знакомого силуэта, пока тот не растворился в утренней мгле, будто его и не было вовсе.
Что-то екнуло в груди – так бывает, когда срывается камень с горного склона и летит в пропасть, увлекая за собой другие камни. Это было предчувствие – тёмное, тяжёлое, как грозовая туча над летним джайлоо. Оно ворочалось под сердцем, словно раненый зверь, и от него не было спасения.
Но разве может молодая женщина, носящая под сердцем ребёнка, позволить себе думать о плохом? И Айжаркын гнала от себя эти мысли, как пастух гонит волков от отары. Она шептала древние заговоры, те самые, что достались ей от матери, а той – от её матери, уходя корнями в такую глубину времён, где память людская уже не различает отдельных лиц и событий.
Она верила в возвращение Алымбека так же естественно и неизбежно, как верила в то, что солнце поднимется завтра над горами, как верила в то, что весной растает снег и прорастёт новая трава. Эта вера была сильнее предчувствий, сильнее страха, сильнее самой судьбы. Ведь что такое судьба перед лицом такой веры? Разве не меняли люди свою судьбу силой любви и верности?
А туман всё плыл и плыл над землёй, скрывая дальние горы, стирая границу между небом и землёй. И казалось Айжаркын, что весь мир сейчас сжался до этого клочка земли, где стоит она, молодая женщина, глядящая вслед уехавшему мужу. Один из тысяч таких же прощаний, что видели эти горы за свою долгую жизнь. Одна из тысяч женских судеб, что вплетались в общую судьбу народа, как