знаю, папа. Ешь.
– Ты Дуги?
– Да.
– Правда? Это не розыгрыш?
– Нет, папа. Я Дуги.
Отец подносит ко рту ложку с яблоками и мороженым, с которой стекают тяжелые капли.
– Мы это сделали, да?
– Что мы сделали?
– Пошли собирать сласти на Хеллоуин в костюмах Бэтмена и Робина.
Сандерсон смеется, удивленно и радостно.
– Да, папа! Мама сказала, что я-то родился безмозглым, но тебе нет оправдания. И Регги воротил от нас нос. Ему претила вся эта затея.
– Я был пьян, – говорит отец и ест десерт. Доев все до крошки, он рыгает и тычет пальцем в окно: – Посмотри, что там за птицы. Еще раз, как они называются?
Сандерсон смотрит. Птицы сидят тесной группкой на мусорном баке на стоянке у ресторана. Еще несколько сидит на заборе.
– Это вороны, папа.
– Боже, я знаю, – говорит он. – В то время вороны нас не беспокоили. У нас была пневматическая винтовка. Слушай, – он деловито подается вперед, – мы бывали здесь раньше?
Сандерсон быстро обдумывает метафизический потенциал, заключенный в этом вопросе, потом отвечает:
– Да. Мы здесь обедаем почти каждое воскресенье.
– Ну, это хорошее место. Но, полагаю, нам пора ехать обратно. Я устал. И мне надо… того, другого.
– Вздремнуть.
– Именно, – говорит отец с надменным видом.
Сандерсон подзывает официанта, чтобы им принесли счет, и, пока он расплачивается на кассе, отец направляется к выходу, засунув руки в карманы пальто. Сандерсон быстро хватает сдачу и бежит следом за ним, пока он не вышел на стоянку, а то и на оживленную Коммерс-уэй.
– Хорошая была ночка, – говорит папа, когда Сандерсон пристегивает его ремень безопасности.
– Какая ночка?
– Хеллоуин, балбес. Тебе было восемь, значит, это было в тысяча девятьсот пятьдесят девятом. Ты родился в пятьдесят первом.
Сандерсон удивленно глядит на отца, но старик смотрит прямо перед собой. Сандерсон закрывает пассажирскую дверь, обходит машину спереди и садится за руль. Первые два-три квартала они молчат, и Сандерсон решает, что отец все забыл. Но он не забыл.
– Когда мы подошли к дому Форестеров у подножия холма… ты же помнишь холм, да?
– Холм на Черч-стрит. Да, конечно.
– Точно! Норма Форестер открывает дверь и говорит тебе – еще прежде, чем ты успел открыть рот, – она говорит: «Сласти или напасти?» Потом смотрит на меня и спрашивает: «Выпивасти или напасти?» – Папа кряхтит, словно несмазанная дверь. Сандерсон не слышал этого звука уже больше года. Отец даже хлопает себя по бедру. – Выпивасти или напасти! Это было сильно! Ты же помнишь, да?
Сандерсон честно пытается вспомнить, но ничего не выходит. Он помнит только, как был доволен и счастлив, что папа пошел вместе с ним, пусть даже папин костюм Бэтмена – собранный на скорую руку – был совершенно убогим. Серая пижама, на груди черным маркером нарисован знак Бэтмена. Плащ, выкроенный из старой простыни. Многофункциональный