на такое.
– Я видел много вспоротых кишок. Полагаешь, что младенец чем-то оскорбит мой взор? Разверни.
Неруд не сразу подчинилась его словам. Она разворачивала ребенка медленно, аккуратно, нехотя, но когда она сняла последнюю пеленку, все поняли, почему: это был мальчик. Неруд, назвав его девочкой, хотела спрятать от гнева царя… Нет, не гнева – лишь практичности: все мужское потомство предшественника следовало истребить.
Шемхет мельком подумала о трех своих маленьких братьях, таких шумных и несхожих, холод прошел по всей ее коже. Но страх за Неруд, осмелившейся обмануть царя, перевесил.
Повисла тишина.
Неруд стояла, сгорбившись, прижимая к себе младенца, смотрела лишь на него.
Царь сказал только:
– Аран.
И Шемхет смотрела, белыми глазами смотрела, как сон, как видение, как то, что происходит не на самом деле. Видела, как Аран отлепился от отца, от других воинов, из орнамента стал героем. Ну же, Аран, любовь моя, безмолвная любовь моя, сокрытая любовь моя, сделай верный выбор! Это же сон – да как же тебе ошибиться? Это же сон – да как же тебе сделать зло?
И Шемхет смотрела, черными глазами смотрела, как Аран вырывает у Неруд мальчика, как уносит его, и мальчик кричит, а после – крик прекращается.
Это просто пропадает звук во сне, так бывает, думалось Шемхет. Так бывает, а на самом деле мальчик кричит, Аран не сделает ему зла. А может, он его просто накормил, дал ему коровьего молока, или там, за дверью, стояла кормилица, которая подала последнему сыну мертвого царя большую, полную грудь, чтобы он поел, чтобы он продолжил жить.
Аран не будет убивать ребенка, говорила себе Шемхет, когда Аран вернулся.
Но руки его были пусты… Пусты и чисты.
– А ты, царевна Неруд, – сказал царь, – дочь царя Вавилона, внучка царя Вавилона, дочь царицы, прибывшей из Мидии, станешь мне женой. Трех жен я похоронил, теперь нужна мне четвертая жена, чтобы грела мне постель, чтобы волосами вытирала мои ноги, чтобы рожала мне сыновей – чтобы грызлись они злыми псами у моего смертного ложа, и самый сильный и самый злой стал царем Вавилона, как сегодня им стал я.
И царевна Неруд – белая лилия царевна Неруд – пала пред его ногами, простерлась ниц, не в силах протестовать, и слезы текли из ее глаз, и плавили мрамор зала.
Но сердца людские крепче мрамора и тверже гранита, и их не поколебали горячие слезы белой лилии – царевны Неруд.
Апокриф
О белой лилии вавилона
Царевна Неруд родилась пятой, живой после четырех мертвецов, первой живой дочерью царя.
«Живая, живая», – смеялись от радости во дворце женщины с раскрашенными глазами.
Значит, царское семя цепко.
«Живая, живая», – радовались мужчины с кучерявыми бородами на улицах города.
Значит, у царя будет когда-нибудь и сын-царевич.
«Живая, живая», – плакали надрывно вербы, склоняясь к серебристым и черным водам Евфрата.
Раз живет, значит,