за негодяем сама…
Его не было.
Зато дверь ателье была распахнута настежь. Дурной знак. Войдя внутрь, я обнаружила рыдающую модистку, забившуюся в угол с выражением ужаса на лице.
– Что случилось?! – кинулась к ней я.
Случилась, собственно, простая вещь. Поскольку мое отсутствие затянулось, детина решил наведаться в ателье. Отодвинув шторку примерочной кабинки, в которой я скрылась, и, не обнаружив в ней меня, он схватил бедную модистку за шею, и потребовал объяснить, куда я делась. Модистка, рыдая от страха, объяснила, куда. Он кинулся следом за мной, но меня на той улице уже не было…
Когда я вышла из ателье на улицу, я была зла, как черт. А когда я зла, то почему-то начинает хмуриться небо, и поднимается противный колючий ветер.
Я села в вызванное такси, и приказала ехать домой. Когда мы подъезжали к дому, ветер был уже почти ураганный, а дождь лил как из ведра…
Ночью, лежа на диванчике в потайном чулане с пистолетом под подушкой, я поджидала визитеров. Кстати, о чулане.
Этот чуланчик в квартирке мадам Леру я оценила сразу как очень полезную вещь; втащила туда купленный на барахолке диван, а саму дверь замаскировала ковриком так, что не сразу и поймешь, что под ковром что-то есть, кроме стены. Теперь это пригодилось.
Заодно я размышляла над тем, что это за свора дуболомов свалилась на мою голову. По словам Ланкрэ, драться они умеют великолепно. Судя по всему, это какие-то профессиональные громилы. Но ни искать нужные предметы, ни грамотно вести слежку они не умеют совершенно. Кто же они и кто их нанял? Или они сами по себе?
Ночь, если ты проводишь ее без сна, присылает самые нелегкие воспоминания, и я вспоминала сиротский приют, в который попала после гибели своих родителей – мне было года четыре, или чуть больше, когда я осиротела. Ох, и дразнили же меня там! Единственная отрада была – забиться в уголок и мысленно звать маму и папу… А теперь, по прошествии стольких лет, я спрашиваю себя… Что я помню о них, о своих маме и папе? Да почти ничего. Съемная квартира, в которой мы жили, была вскоре занята другими людьми, и все вещи, которые у нас были, они, вероятно, выбросили… Мои попытки разыскать хоть какую-то информацию о родителях ни к чему не привели.
Ничего не осталось на память о них – ни копеечной брошки, ни фотографии, ни сувенира. Лицо отца я помню – тонкое, красивое лицо, однако помню смутно. А маму я не помню вообще, не помню ни лица, ни платья – только помню тепло ее тела, я прижималась к ней, сидя у нее на коленях, да помню ее нежные руки и голос – родной, успокаивающий… И колыбельную помню, которую она мне пела – про Город снов…
В городе снов заметает метель,
Снегом укрыты дома,
Спи, моя радость, начнется капель
Спи, мое счастье, настанет апрель,
Кончится все же зима.
Спи, моя радость, начнется весна,
Кисти распустит сирень.
Пусть будет роща весной зелена,
И пусть вся жизнь твоя будет ясна
Как ясный солнечный день.
Кажется, я от этих воспоминаний начинаю хлюпать носом. Только этого мне не хватало… Зло