что, проснувшись, слышал музыку, но это было не привычное грохотание и рев колонок из квартиры Фердинанда, скорее что-то более похожее на звуки гитары или арфы. Помотав головой, я недоверчиво спросил у Глюка:
– Ну хорошо, допустим ты прав. Но с чего ты взял, что для него эта музыка была смыслом его жизни?
Глюк покачал головой и запустил руку в складки плаща, вытащив помятую, пожелтевшую от времени фотографию, протянул ее мне:
– Взгляни.
Я взял фотографию и недоверчиво посмотрел на Глюка. Тот кивком головы указал на нее, мол, давай, смотри. Взглянув на неё, я увидел пятерых ребят, тесно стоявших друг к другу с музыкальными инструментами в руках. На вид всем было не больше тридцати лет, все были одеты в типичную одежду, присущую эпохе рока 90-х. Кожаные куртки, джинсы, заклепки, всевозможные нашивки. Приглядевшись, я заметил знакомое, изрядно помолодевшее лицо. Фердинанд стоял в центре, положив руки на плечи двух ребят сбоку, его лицо выглядело настолько счастливым, что я невольно улыбнулся.
– Он играл в группе? – я перевел взгляд на Глюка и тот молча кивнул. Я вспомнил нынешнего Фердинанда, этого бодрого, но уже с потухшими глазами старика. Всего лишь блеклую тень того, кем он был на этом фото.
– Что случилось? – спросил я. – Он перестал играть? Они распались?
Глюк забрал фотографию из моих рук и слегка подул на нее. Фотография дернулась и медленно растаяла в его руках, оставив после себя легкий запах старой фотопленки.
– Не совсем. – он встал с кровати и снова подошел к шкафу. – Это достаточно долгая и трагическая история. Не мне тебе её рассказывать. Лучше спроси у него сам, если представится возможность. Одно могу сказать точно – Фердинанд так и не связал свою жизнь с музыкой, хотя был буквально рожден для неё.
Я молча уселся на стул возле балкона и вспомнил, как старик рассказывал о том, как в молодости он играл на гитаре, но я не вслушивался в его истории. Мне было не интересно. Видя мое безразличие, Фердинанд прерывал рассказ и молча отдавал мне пакет с продуктами, за которыми я просил его сходить.
– Так значит, – начал я. – Все эти билеты, которые он собирает, это…?
– Несбывшиеся надежды, да. – подтвердил Глюк, доставая из шкафа старый, потрепанный временем балахон. – Его самая большая мечта не осуществилась, и он решил, что это судьба. Что ему не дано заниматься музыкой. С тех пор, он ни разу не притронулся к инструменту, не виделся со своими друзьями. Он ходил на концерты, покупал самые дорогие билеты поближе к сцене, и, стоя напротив исполнителей, закрывал глаза, представляя, что это именно он с друзьями сейчас играет музыку. Именно им аплодирует толпа, подпевает в неистовом реве, скандирует их имена.
– Получается, слушая музыку, он вспоминает дни, когда был счастлив? – наконец, я понял, почему Фердинанд так старался поделиться со мной своим увлечением. Он пытался рассказать свою историю, которую я так упорно не хотел слушать.
– Верно. – Глюк кинул мне балахон. – Музыка – все что у него осталось от тех времен. И теперь, он стремится заполнить