выцветшие глазки академика под двумя мохнатыми запятыми седых бровей…
После совещания руководителям служб объявили, что академик с командой отправляется обедать. Пока же все должны предупредить своих работников, чтобы те по первому зову незамедлительно являлись в кабинет директора станции, где подкрепившаяся комиссия продолжит работу. Шемякин попросил секретаршу директора позвонить, если его вызовут, в буфет. И направился в подвал дирекции. Здесь лет пять назад, после подписания Договора, огромное помещение бомбоубежища переоборудовали в буфет для ИТР – с баром, блинной и бильярдом.
Очередь за блинами выстроилась солидная, при виде ее Шемякину расхотелось есть. Он двинулся в бар, где в прокуренной полутьме бармен Володя перетирал и без того чистые бокалы, слушая последние записи «Красной коровы».
– Кагорчику не желаете? – оживился Володя и порылся в своих записях. – У вас, Альберт Николаевич, с августа еще семь доз осталось. Послезавтра август закрываем. Неужто дадите добру пропасть?
– Не дам, – усмехнулся Шемякин. – Гони, брат, весь августовский долг… И свари два больших «черномора»!
Он отправился за угловой столик, куда Володя через минуту приволок большую бутылку кагора и бокал.
– Бутылку дай закрытую, – попросил Шемякин. – С собой заберу… Знаю, знаю, что не положено! Поэтому за вредность возьми себе остальное.
Шемякину полагалось, как всем реакторщикам, сто пятьдесят граммов вина в сутки. Некоторые предпочитали получать его в баре. Однако каждый день в бар не выберешься. Поэтому Володя, если бы того захотел, мог бы купаться в кагоре… Вскоре бармен принес бутылку, упакованную в коробку из-под иракских сигарет, и кофейник с «черномором». Так на станции называли двойной кофе, на треть заправленный коньяком.
Плеснул себе Шемякин «черномора» на донце чашки, закурил черную крепкую сигарету и стал думать о превратностях судьбы, неожиданно столкнувшей его с академиком Самоходовым.
И правая пресса, и левая патриарха вниманием не обходили. Самоходов был бессменным депутатом Верховного Совета начиная с хрущевских времен. Он к этому так привык, что, когда при Горбачеве его впервые не избрали депутатом, заболел от обиды. Он перестал читать газеты и смотреть телевизор, забросил свой институт, которым руководил двадцать последних лет, и начал, дитя системы, тихо чахнуть без мандата.
А тут президентом стал выученик академика. Самоходов прорвался к нему, забрызгал истерической слюной и нажаловался на человеческую неблагодарность. Чтобы отвязаться от любимого учителя, президент намекнул кому надо, и патриарха сначала избрали думским депутатом от Академии наук, а потом и членом парламентского комитета. На первых порах президент побаивался, что старика хватит кондратий на шумных дебатах в новом парламенте, ибо дебаты тут шли такие, что во время оно бывшим депутатам Верховного Совета они могли привидеться только в страшных снах. Однако старинушка