был очень одинок в Москве, куда приехал работать в иконописных мастерских Донского монастыря. Знакомство с Михаилом Васильевичем Нестеровым помогло ему поступить в училище живописи, зодчества и ваяния. Из обмолвок молодого учителя Паня постепенно узнавала о его скудной жизни, о тесной комнатке в переполненном жильцами доходном доме Солодовникова на Мещанской. Она поняла, что ему все время приходится экономить, добираясь до Училища пешком, на завтрак и ужин ограничиваться французской булкой, а в обед – гарниром, радуясь, что нарезанный крупными ломтями ржаной хлеб подается бесплатно…
Поэтому Пане было приятно принести Павлу Дмитриевичу что-нибудь вкусненькое с пятичасового, на английский манер, чаепития в обители. Она под столом заворачивала в салфетку то пирожок, то кусочек пастилы, отсыпала в карман засахаренных орешков или изюма. Он сначала смущался, возражал, что в обители его и так кормят до отвала, но потом постепенно привык к ее заботам. Ей нравилось, что его строгость и деловитость, его превосходство во всем, что касалось красок, бумаги, холста, сменялись в эти минуты какой-то беззащитностью и почти детской благодарностью.
Но сейчас, перед картиной Иванова, она видела его совсем иным. У этого юноши была какая-то другая биография, ей неведомая… Это пугало Паню. Словно скрытый в недрах земли огонь полыхнул неистовым светом, готовясь опалить и преобразить все вокруг.
Она была потом даже рада, что он пропустил несколько занятий, выполняя какое-то задание Михаила Васильевича. Ей было приятно снова погрузиться в разумно устроенный мир сестринских забот: утренних и вечерних молитв, душеполезных бесед и клиросного пения. Матушка благословила ей послушание в аптеке, и Паня с удовольствием вникала в химические премудрости, училась отвешивать крошечные порции порошков на весах с миниатюрными гирьками, разбирать аккуратные латинские надписи на бумажных наклейках.
На Родину тем временем надвинулась беда: началась война с немцами.
Однажды Павел Дмитриевич пришел на занятие взбудораженный и долго рассказывал о разгроме немецких магазинов и контор на Мясницкой рядом с училищем. Пане трудно было представить эту шикарную улицу – с разбитыми стеклами, с дырами вместо дверей и окон, с размахивающим плакатами народом. Митинги продолжались: глухо доносились вести о разгроме Мытищинского вагоностроительного завода, венской булочной, о взрыве на Охтен-ском заводе…
Вскоре эта грозная волна коснулась и их обители. В конце мая 1915 года пришли в комитет Великой Княгини женщины и, когда им не хватило подработки, устроили митинг у дома генерал-губернатора Москвы. Они кричали о немецком засилье в Российской империи, обвиняя во всем «немку», – так они осмелились называть Матушку!
Сестры узнали об этом на следующий день, когда в обитель с Дербеневской набережной прибежала знакомая им сестра милосердия, дочь директора мануфактуры Карлсена.
Рыдая, она рассказала, как ворвались во двор фабрики рабочие и стали избивать ее отца, а потом на глазах дочери