Анисья поднялась и накинулась на него. Грязлов ударил ее по лицу, и она снова упала.
– Сучка, – прошипел он.
– Грязный, жалкий червь! – вскричала Анисья. – Я лучше сдохну, чем с тобой буду. Ты мне омерзителен! Я все расскажу Ларионову!
Она плюнула в его сторону. Грязлов оставался спокоен, но она видела, как в глубине его глаз появилось то страшное выражение, которое она видела уже в его комнате.
– Ну что ж, – процедил он. – Попробуй.
Он погасил масляную лампу и резко исчез. Анисья сидела в стоге сена и покачивалась.
Глава 2
Зал разрывался от хохота: заключенные пели частушки. Ирина видела, как весело улыбался Ларионов, как до слез смеялась охра.
Получила Клавка пайку:
Только собралась поесть,
А Инесса ей мешает —
Просит арии пропеть!
Самара городок, беспокойная я-а,
Беспокойная я-а, успокой ты меня!
Борода у Кузьмича,
Ой, седая до колен.
А он все на девок смотрит,
Неуемный старый хрен!
Самара городок, беспокойная я-а,
Беспокойная я-а, успокой ты меня!
Каждый день мы валим лес:
Сердце надрывается-а.
Полтайги уж повали-или,
А стройка не кончается!
Самара городок, беспокойная я-а,
Беспокойная я-а, успокой ты меня!
С охрой стройно ходим в лес,
Отморозили зады.
Шаг нельзя ступить за куст
Для справления нужды!
Самара городок, беспокойная я-а,
Беспокойная я-а, успокой ты меня!
Приглянулся мне майор,
Сердце в страсти плавится-а.
А он смотрит на другую,
Хоть и не красавица!
Самара городок, беспокойная я-а,
Беспокойная я-а, успокой ты меня!
Ирина покраснела и заметила смущенную улыбку Ларионова. Ее охватила радость. Она с удивлением поняла, что, если бы не ощущение несвободы; если бы не лишения, голод и холод; если бы не постоянная угроза для жизни, она была бы счастлива среди этих людей. Но она и была счастлива от близости к этой народной мудрости и способности в самые страшные времена сохранять тепло и самоиронию. Она больше не могла делить людей на богатых и бедных, образованных и необразованных; не могла разделять их по религии, полу или цвету кожи. Они все были равны перед лицом смерти, и выживали они тоже вместе. Чувства любви и сопричастности вытеснили из нее все прежние домыслы. Люди были нужны ей так же, как им была нужна она. Никогда Ирина не была более полезной и, как всякий деятельный от природы человек, только наполнялась силами от этого ощущения единения и созидания.
Ирина смотрела на Ларионова, его уже привычное лицо и вспоминала нежность, с которой он порой глядел на нее. Как ей всего этого не хватало в течение последних недель. Она скучала по нему! Ирине нестерпимо захотелось всецело открыться; рассказать то, что она так долго держала внутри; довериться ему. Она окончательно решила, что должна поговорить с ним после концерта. Это неожиданное решение