а вот старшая себе на уме. Она всё делает назло, словно испытывает мир и меня вместе с ним на прочность.
И я, элемент многовековой биологической цепи со всеми её болезнями и сдвигами, что нисколько меня не оправдывает, терял спокойствие и мудрость, чтобы поркой доказать неразумному ребёнку его заблуждения и собственную правоту.
Но, видит Господь Бог Всемогущий, я никогда не произносил ей подобных слов, что выливал на меня мой отец!
Никогда.
У меня с ней тёплые и дружеские отношения. И мне вовсе не кажется, что я себя обманываю – они действительно такие. Мы друзья и соратники. Однако я не знаю, вынесет ли она обо мне тот светлый образ, что хотелось бы сохранить в ней. Поймёт ли она мои немногочисленные срывы и не затаит ли на меня злобу?
И не напишет ли она спустя тридцать лет роман, повесть или даже эсэмэску, в которой выскажет такие же грозные претензии, какие я высказываю сейчас моему собственному отцу?
Я ко всему готов, всё приму с пониманием и благодарностью. Буду так же кротко и стойко, как делал это мой отец, ловить удар за ударом – реальный и виртуальный. Я абсолютно заслуживаю это.
Мать Павла, безропотное и тихое существо, после избавления от мужа и обретения собственного жилья и вовсе погрузилась в пустынную бестревожность, молчаливую и кроткую. Бестревожность, за которой, на самом деле, стояло полное поражение перед миром и абсолютное смирение с его реалиями.
Таких людей полно. Тихих, с виду спокойных. Безмолвно сидящих в очередях к врачу, смиренно шагающих по самому краю тротуара, молчаливо взирающих на душераздирающие телевизионные новости. Их ничем не удивить, ничем не вывести из себя.
Их невозможно оскорбить, потому что любое оскорбление они воспринимают как данность. Их невозможно обрадовать, потому что они не верят в радость. Они отсекли в этой жизни крайности, как самый верный способ сохранения целостности, и смиренно плывут по течению в ожидании неизбежного распада.
В их скомканности и бестрепетности заключена то ли великая сила – потому что подобная линия поведения очень неплохой вариант сжигания лет – то ли абсолютная слабость. И любая из точек зрения верна, потому что ничто в этом мире не имеет идеала и канона, в нём отсутствует верх и низ, в нём никогда не водилось ни добра, ни зла.
Я не вполне уверен в том, что именно ломает (если это слово допустимо) подобных людей, но думаю, что всё-таки отношение к смерти. Впитав однажды её неизбежный образ и поняв с абсолютной определённостью, что от встречи с ней не укрыться, они сжимаются, насколько это возможно, в пределах своего внутреннего кокона, осознают до кончиков нервных окончаний, что всё в этом мире бессмысленно и добровольно превращаются в биологических роботов, зомби-ходунков с отключенным сознанием и двенадцатиступенчатой защитой от внешних воздействий.
Не у всех получается закрыться полностью. Порой и они срываются в эмоции, в неудовлетворённость и жалость к себе. Но бывают совершенно идеальные экземпляры, которые за всю свою жизнь не допускают ни одного сбоя.
Мария Анатольевна