в основном, одеждой и всякими мелочами, которые везла в подарок… неизвестно кому.
Понемногу светлело, но как-то лениво. Ночные чернильные краски полиняли, и уже не так мрачно выглядел окрестный пейзаж, на редкость все же однообразный. Уже можно было увидеть поодаль столбы, понатыканные в поля точно спички, и кромку дальнего леса, к которому устремлялась дорога. И это не пугало меня, а напротив, придавало уверенности – искомая Бирючевка и должна была находиться в лесу. Ну, подумаешь, еду в деревню, – убеждала я себя в который раз. Отчего бы не представить, что будто в отпуск, ведь и зимою люди берут отпуска…
Однако от этой, даже такой мимолетной, мысли об отпуске у меня едва не сбился шаг. Какой там отпуск, если осенью меня сократили – именно таким, еще более обидным, словом маскируют увольнения во времена кризисов, а сейчас как раз очередной на дворе. Невеселые соображения по этому поводу донимали меня с самого начала поездки – не могла я не думать о том, что все это, скорее, смахивало на ссылку… Вот и сейчас с новой силой завертелось в голове отчаянное барабанное "бы" – если бы не то письмо, я бы не плелась сейчас неведомо куда, а сидела бы дома, зарегистрировашись на бирже труда, и, хоть и небольшое, но получала бы пособие по безработице, бы-бы-бы…
Я достала его из почтового ящика вместе с пачкой рекламных листовок. И в первый момент, увидав помятый конверт с красно-синими ромбами, которыми встарь помечалась авиа-почта, и незнакомый корявый почерк, решила, что почтальонка ошиблась. Однако, как бы скверно ни выглядел конверт, адрес на нем был указан все-таки наш, а обратного не было вовсе.
Дома как раз была мать. Она забежала пообедать, и вместе с ней мы извлекли и развернули серый, неровно оторванный тетрадный листок. На котором без единой точки и запятой, как в телеграмме, накарябано было нечто странное.
– "Зрастуй валя, – начала я вслух, почему-то сразу удивившись, а ведь мать мою, и в самом деле, звали Валей, – у мине здровья никакова нету нога нимеит упала третева дня сереть двора… "
Я взглянула на мать – она пожала плечами, тоже ничего не понимая.
– "приижяйка валинтина пособить маненька може разом и схоронишь тетку свою Паню… "
– Тетка Паня, тетка Паня… – задумчиво проговорила мать. – А ведь, верно, была у меня когда-то такая тетка! То ли троюродная, то ли даже двоюродная сестра отца. Только я думала, она давным-давно умерла.
– "…картошки полна яма, – продолжала я, запинаясь все меньше, попривыкнув уже к этим буквам: то едва заметные, бледные, они становились вдруг жирными и почти сливались в кляксу, из чего можно было заключить, что автор то и дело слюнявил химический карандаш (раньше были такие карандаши).
– "…зерно есь и мука второва сорту с мешок зябловы сала продали нутрянова привези мине толька чаю да карамели хруктовай… "
Далее перечислялись суровые нитки, катушек пять, мыло, свечи и что-то еще хозяйственное. "А боле ничево мине старухе не нада, – подытожила возникшая из небытия родственница, –