ме, когда у Каролины взлетела температура и возник кашель. По возвращении мамы с малышом домой девочка вроде бы пошла на поправку, хотя кашель по-прежнему был скверный, но однажды утром родители, зайдя в детскую, нашли ее в кроватке мертвой.
С той поры отец с матерью никогда не говорили о Каролине. В гостиной на журнальном столике стояла ее фотография, которую Уильям иногда разглядывал, удостоверяясь, что у него все-таки была сестра. Семейство переехало в крытый синей черепицей дом на другом конце Ньютона, пригорода Бостона, и в том жилище Уильям был единственным ребенком. Отец, служивший бухгалтером, надолго отбывал в деловую часть города. После смерти дочери лицо его всегда было замкнутым. В гостиной мать дымила сигаретами и пила бурбон, иногда одна, иногда в компании соседки. У нее была коллекция мятых кухонных фартуков, и она переживала из-за всякого пятна, во время готовки посаженного на передник.
– Может, лучше его не надевать? – однажды сказал Уильям, когда мать, вся красная, чуть не плакала, глядя на темную кляксу подливки. – Обвяжись посудным полотенцем, как миссис Корнет.
Мать посмотрела на него так, словно он заговорил по-гречески.
– Миссис Корнет, соседка, – повторил Уильям. – Посудное полотенце.
С пяти лет он почти ежедневно уходил в парк неподалеку, прихватив с собою баскетбольный мяч, поскольку в баскетбол, в отличие от бейсбола и футбола, можно играть одному. В парке была безнадзорная площадка, обычно пустая, и Уильям часами бросал мяч в кольцо, воображая себя игроком «Бостон Селтикс». Кумиром его был Билл Расселл, но для роли центрового требуется партнер, чьи броски можно блокировать, и потому Уильям представлял себя Сэмом Джонсом, лучшим атакующим защитником, стараясь подражать его идеальной игровой манере, а деревья вокруг площадки изображали шумных болельщиков.
Как-то раз, уже лет в десять, он пришел в парк и увидел, что площадка занята. Человек шесть мальчишек, его, наверное, ровесники, гоняли мяч от кольца к кольцу. Уильям хотел уйти, но один паренек окликнул: «Эй, будешь играть?» – и, не дожидаясь ответа, прибавил: «Давай за синих». Чувствуя, как бухает сердце, Уильям мгновенно влился в игру. Он получил мяч и тотчас отдал пас, не отважившись на бросок, ибо промах выставил бы его паршивым баскетболистом. Через несколько минут матч резко закончился, поскольку кому-то было пора домой, игроки разбежались. На пути к дому сердце Уильяма все еще колотилось. С тех пор мальчишки иногда появлялись на площадке. Визиты их были бессистемны, но они всегда принимали Уильяма в игру как своего, что неизменно поражало. Обычно и дети, и взрослые смотрели сквозь него, словно он был невидимкой. Родители вообще глядели мимо. Уильям к тому привык, объясняя это своим скучным, незапоминающимся обликом. Главной особенностью его внешности была блеклость: белесые волосы, светло-голубые глаза, очень бледная кожа, унаследованная от английских и ирландских предков. Уильям сознавал, что внутренний мир его столь же тускл и безынтересен, как и наружность. В школе он ни с кем не общался, с ним никто не играл. Но вот ребята с баскетбольной площадки дали ему шанс заявить о себе без помощи слов.
В пятом классе к нему подошел физрук:
– Я тут увидел, как ты бросаешь по кольцу. Какого роста твой отец?
– Не знаю. – Уильям стушевался. – Нормального.
– Что ж, из тебя, может, выйдет атакующий защитник. Но тебе надо поработать над дриблингом. Знаешь Билла Брэдли? Ну, того детину из «Нью-Йорк Никс»? Вот как он тренировался мальчишкой: наклеит кусочки картона на очки, чтобы не видеть своих ног, и туда-сюда гоняет по улице, ведет мяч. Выглядел он, конечно, чокнутым, но зато приобрел бесподобный дриблинг. У него обалденное чутье на отскок, он вообще не смотрит на мяч.
В тот день Уильям помчался домой, чувствуя зуд во всем теле. Впервые в жизни взрослый его заметил, смотрел ему прямо в глаза, и от такого внимания он едва ли не разболелся. Перемогая приступ чиханья, Уильям отыскал игрушечные очки в ящике своего стола, но дважды наведался в туалет, прежде чем аккуратными картонками заклеил нижнюю часть оправы.
При всяком недомогании он думал, что умирает. Минимум раз в месяц после уроков Уильям забирался в постель, уверенный в том, что неизлечимо болен. Родителям ничего не говорил, ибо в семье запрещалось болеть. Кашель считался наиболее ужасным предательством. Когда случалась простуда, Уильям позволял себе кашлять, лишь укрывшись в гардеробе и зарывшись лицом в школьные рубашки с воротничками на пуговках. Знакомое покалывание в спине и загривке еще ощущалось, когда он, надев очки и схватив мяч, выскочил на улицу. Но сейчас болеть и бояться было некогда. Казалось, будто каждый фрагмент его личности, щелкнув, встал на свое место. Ребята на площадке и физрук его признали. Наверное, Уильям не сознавал, кто он такой, но жизнь ему подсказала: баскетболист.
Физрук дал пару советов по оттачиванию игровых навыков: «Защита – толкай противника плечом и бедром, судьи не сочтут это фолом. Скорость – на резком старте обводи соперника». Вдобавок Уильям работал над пасом, чтобы снабжать центрового ассистом. Он хотел сохранить свое место в парковой команде и понимал, что полезные передачи обеспечат ему репутацию ценного игрока. Он умел поставить