криволапый звукосниматель с разинутой в прорезях лепестков сиплой пастью; звучал граммофон в окружении трёх граций, коим, надо понимать, полагалось блюсти ритуал сей. И сразу ясно, что у них не забалуешь – ни хищникам, ни механизмам. Как там он выразился? Табу и тотемы? И бóшки сушеные? Цанцы с танцами!
– А как кокнете, тогда что?
– Ну, не кокнули ж.
Баранов отвел меня к городскому телефону на стене рядом с его уборной, а сам прихватил Саньку и исчез в недрах загадочного мира.
9
Когда я повесил трубку, передо мной вырос униформист и сказал, что он проводит, что Ярослав Акинфиевич ждет меня. Я не знал, кто такой Ярослав Акинфиевич, но предположил, что в череде прочего и это как-нибудь обойдется. По пути униформист передал меня униформистке, насколько очаровательной, настолько же и неприступной, а та в свою очередь через несколько поворотов сдала меня на руки смуглолицему крепышу в парадном мундире с кобурой на боку, который отдернул по пути два брезента и довел меня благополучно к Баранову, вернее, к ряду клеток с тиграми, а потом уже к той, в которой находились огромный тигр, могучий Баранов и мой маленький сынишка с заводным морским котиком.
– Заходи, – сказал Баранов.
И крепыш распахнул передо мной дверцу в решетке. Я шагнул в клетку и дверца лязгнула за спиной. Тигр глянул мне в душу и не заинтересовался. Было у них в глазах с Барановым что-то общее.
– Это Ираклий, – сказал Баранов. – Мой любимец. И, насколько возможно, друг настоящий. Поздоровайся с ним, Иван. Пусть он тебя запомнит.
Я собрал у себя в руке всё лучшее, что когда-либо, пускай мимолетно, посетило меня, сирого, в этой жизни, а прочее презрел без сожаленья, и такой вот ладонью потрепал Ираклию его теплый загривок. Тигр сказал:
– Уыыыа-а-а.
– Молодец, – похвалил кого-то из нас Баранов и обнял крепко-накрепко тигра. – Вот, Ираклий. Этому господину, вообрази, я жизнью обязан.
Тигр тягуче, нараспашку, зевнул, давая понять, что аудиенция, пожалуй, того, завершена.
– После вас, гости дорогие, – сказал нам Баранов, терзая Ираклия борцовскими нежностями. – После вас.
Безупречный Максуд лязгнул дверцей в решетке, и мы снова оказались по ту сторону металлических прутьев, куда клыки с когтями, похоже, дотянуться не могут. Вот и Баранов шагнул к нам оттуда, из огненных объятий, и дверцу наконец прочно заперли на два или три пудовых запора.
– Ну как, Александр Иваныч?
И Санька, славный малый, отмолчался, потупившись.
Мы перевели дух.
– А как ты спас дядю Баранова? – спросил Саня.
– А никак. Это он нагнетает.
– А зачем? А куда?
– Да в пафос, чтоб ему!
И растолкован был тут же пафос как «пропихивание важности в затеи пустяковые».
– Ну протащил на себе пару метров со скуки, а он всё простить не может.
– Шутишь? – спросил Саня.
– Пару метров, Александр Иваныч, – сказал Баранов, – это версты три, чтоб ты понимал, в темноте промеж чужих по каменной осыпи да контуженным.
– А