сжимая сильными ладонями её озябшие плечи:
– Мавка, тебе пора, время. Дождись меня и никого не покалечь. Вот, возьми, – он сунул ей кошель, совсем такой, как тот, который она когда-то безуспешно пыталась у него стащить. – Местные деньги, тебе пригодятся. Не спорь, правда, нет времени. Нужно прощаться. Скоро Мир очухается и к вам с проверкой заявится.
– Ты что с ним сделал, бессовестный душегуб? – Огняна подняла голову, и сквозь непросохшие ещё слёзы пробилась улыбка.
– Споил, – беззаботно улыбнулся в ответ Елисей.
Она не дала ещё раз поцеловать себя и отдёрнула руку, когда Глинский попытался перехватить исхудавшие быстрые пальцы. Елисей прошёл с ней последние шаги до входной двери, открыл замок какой-то неведомой Огняне волшбой. Ухватил душегубку за шиворот и все-таки поцеловал сухие потрескавшиеся губы.
– Ступай.
Когда Огняна, довольная до безобразия, перешагнула порог коммуналки, она поняла, что попала – из их комнаты, приглушенный волшебными стенами, грохотал голос надзорщика.
Решетовская ввалилась в каземат с мокрыми волосами, замотанная в одно лишь огромное чужое полотенце, сдёрнутое с верёвки в коридоре. В другой раз такой срам и в голову бы ей не пришёл, но Елисей напоил надзорщика. И если этот Мирослав Игоревич умел складывать аз и буки, то легко заподозрит сговор, когда выяснится, что Огняна не была в квартире в урочный час. Потому Решетовская, изо всех сил борясь с румянцем, перехватила удобнее полотенце, вздёрнула подбородок и прикрыла за собой дверь в комнату.
Первым, что она увидела, была широкая спина мужчины со светлыми в золото волосами почти до самых лопаток. На затылке верхняя часть самую малость вьющихся волос была собрана в короткую, особым образом заплетённую косу. Такие косицы имели право носить лишь душегубы, доказавшие мужество в бою. Так когда-то давно заплетал волосы ей Елисей: после первого убитого полагалось обрезать и собрать в косу, завязывая воинское счастье. Вероятно, счастья надсмотрщику нынче не хватало. Зато понятно, откуда Елисей Иванович знает их надзирателя. Не понятно, что душегуб делает на гадкой должности надзорщика.
– Ну вот же, Мирослав Игоревич, мылся человек, – бодро и радостно заявила стоящая перед ним Лешак.
Ясны в комнате не было. Попугай, примостившись на люстре, чесал когтистой лапой голову и молчал.
Надзорщик развернулся к Решетовской, и ей понадобилась вся выдержка, чтобы не дрогнуть. Потому что глаза у Мирослава Игоревича были настолько яркими, прямыми и требовательными, что, казалось, глядят в самоё душу. Всё ещё непонятно, зачем пошел в надзорщики, но совершенно ясно, почему взяли. Лгать таким глазам было делом непростым.
Соколович был ни стар, ни молод, высок и крепок, одет как ненаш – кожаные штаны непривычного кроя с цепями и клёпками, свободная рубаха. Стан крепко, хорошо сложенный. Кожа загорелая, борода редкая и короткая, выгоревшая настолько, что сливалась с кожей цветом. На щеках и лбу – шрамы, старые, затянувшиеся. Очень живые глаза и совершенно