о далеко не пустотой, скорее – фоном для мыслей, словно белый шум вселенной. Но сегодня этот фон, почему-то, казался слишком нейтральным. Словно его ничто не ждало за пределами кухни. Даже муха, бившаяся о стекло, замерла – будто играла роль мухи в плохо прописанной симуляции.
"Что-то здесь не так", – подумал он мимоходом. Хотя бы потому, что смысловой нагрузки у этой тишины вроде как не было. Алексей не любил доверять ощущениям. Он уважал факты. Он искал их. И поэтому донимал себя: откуда взялось это странное предчувствие? Просто расслабился после какого-то напряжения? Или на самом деле видит пробелы в обыденном? Может, всё дело в том сне про зеркала? Или в том, что вчера заметил: узор трещин на чашке повторяет фрактал Мандельброта?
Посмотрев на часы, он заругался. Если он будет продолжать зависать, завтрак растянется на полдня. Работа ждет – та самая, где он пять лет вносил данные в таблицы, чувствуя, как нейроны медленно превращаются в спагетти-код. Но сегодня даже мысль об Excel вызывала тошноту. "Интересно, – мелькнуло в голове, – если я удалю свою ячейку, система выдаст ошибку? Или просто пересчитает формулы?"
Он быстро покончил с приготовлением омлета, грея пальцы о горячую чашку, но мысли всё ещё вертелись вокруг расплывчатой идеи "оптимизации". Алексей любил упрощать всё, что мог: от рутины до собственных задач. А теперь вот сидит, думает – оптимизировал ли он сам характер своих вопросов к этой чертовой жизни? Может, стоило заменить open-source-версию своей души на что-то более стабильное?
Алексей поднес чашку к губам, но так и не сделал ни одного глотка. Тепло исходило от керамики, струясь тонкими волнами по его коже, но не давало ни утешения, ни ощущения реальности. Казалось, что мир сделан из пустоты, а все вокруг – лишь иллюзия, тщательно выстроенная его собственным умом, чтобы как-то удержать его на плаву. Но зачем? Чтобы что? В чем была конечная цель всего этого – жизнь, утро, чай, работа? Он чувствовал себя героем пьесы с блеклым сценарием, где все реплики заучены заранее, все действия предопределены.
"Может, я просто NPC?" – подумал он, разглядывая свои руки. Кожа слегка шелушилась – баг текстуры? Или последствия дешёвого геля для душа?
Иногда он верил, что сможет с этим справиться. Что если просто продолжать двигаться, переступая через бесконечные сомнения, то однажды все сложится в картину, где будет понятно, зачем это все. Но чем старше он становился, тем отчетливее понимал, что никакой "картины" нет. Лишь разрозненные мазки на полотне, каракули на полях блокнота чьего-то сознания. Как будто кто-то начал работу, но бросил её незаконченной.
«Если смысл существования не заложен, я должен придумать его сам», – эта мысль приходила к нему не раз. Она грела, вселяла что-то отдалённо похожее на уверенность, но реальность раз за разом опровергала её. Ему казалось, что он придумывал "смыслы" десятки раз: в юности их было множество – найти любовь, добиться успеха, оставить свой след. Но каждый из них был съеден временем. Любовь – размытая, ускользающая мечта, в которой было больше боли, чем радости. Работа? Обязанности? Всё, чем пахло его повседневное существование, – стерильные офисные задачи и чёрно-белые графики.
Алексей откинулся на спинку стула, закрыв глаза, словно хотел уйти от самого себя. Но разве можно спрятаться от того, где ты сам являешься не только беглецом, но и преследователем? Он чувствовал в груди странное ощущение – смесь тоски и неотвратимости, как будто вселенная нашёптывала ему на ухо то, чего он так упорно избегал: страх бессмысленности.
«Почему?» Он задал этот вопрос самому себе, не открывая глаз. Почему я никогда не могу быть доволен этим миром? Почему, даже когда всё складывается – работа стабильна, друзья звонят, голод не гложет меня, – я всё равно просыпаюсь с чувством, что живу в пустой комнате, где стены постепенно рассыпаются в прах?
Ответов не было. Они и не приходили. Эти вопросы словно замыкались сами в себе, закручиваясь в спираль. Одно порождало другое: «Если всё бессмысленно, то почему я продолжаю искать смысл? Может, поиск – это и есть смысл? Или же я ищу его потому, что боюсь признать правду?»
Некоторые люди, размышляя о таких вещах, находили утешение в философии или религии. Алексей пытался копаться в этих источниках, когда был моложе, но даже тогда они казались ему половинчатыми. Научное объяснение описывало мир как набор атомов, физической материи и химических реакций. Всё логично, но разве это тронет душу? Религиозные же ответы оставляли ощущение, будто их дают из желания убедить, а не из понимания, как будто они сами были порождены той же вселенной, что стремилась скрыть от него правду.
«Если Бог есть, почему он ничего мне не говорит? Почему молчит, наблюдая, как я погружаюсь в эту пустоту?» Эта мысль показалась ему даже нелепой – словно он обвинял воображаемого собеседника в собственной неспособности перешагнуть через пропасть.
Он открыл глаза и посмотрел на чай. Вода уже остыла; багровый цвет плавно перешёл в мутный туман. Как и его мысли. «Может быть, я просто слишком усложняю вещи», – мелькнула в голове защитная мысль. Но разве это так? Разве страх перед собственной свёрнутой вселенной можно упростить? Как можно перестать задавать вопросы, если ответы так никогда и не