и тем же: свет погаснет, – подумал он, неподвижно глядя в точку где-то за стеклом. – Но сколько же людей, наверное, тайно завидуют этому мгновению. Мгновению, когда всё решается раз и навсегда. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца, не так ли? Разве это не так?»
Он наморщил лоб, вздохнув глубоко, но сладости в этом дыхании не было. Внутренние стены его сознания точно начали рушиться, одна за другой, громко, как падающие каркасы старых зданий.
«Танцы со смертью, вот что это такое, – размышлял он дальше – жизнь, вся жизнь. «Мы всё время кружим с Нею по невидимому паркету, иногда ведомы, иногда сами тянем её вперёд. Только одно неизменно: музыка закончится, и не нам решать, когда. Главное лишь в одном – не оступись заранее, чтобы не рухнуть неуклюже в середине мелодии».
При этой мысли на лице Алексея появилась слабая, едва заметная тень улыбки. Но улыбка тут же угасла, будто стеклянная фигурка, нечаянно выпавшая из рук. «А если оступиться – так ли это плохо? Танго предполагает азартный шаг. Может, лучше самому выбрать момент, когда замолкнет оркестр, чем ждать, пока неловкая рука скрипача сорвётся на фальшивую ноту?» Эта мысль настойчиво пульсировала в его голове.
«Да, всегда говорят, что жизнь – великолепная пьеса, и она должна быть сыграна до конца, – продолжал он размышлять с жёстким холодком в сердце. – Но какой в этом смысл, если последние акты превращаются в мучительные затянутые сцены, которые просто хочется перемотать?»
Он медленно провёл ладонью по запотевшему стеклу, оставляя за собой прозрачный след, словно расчищая туманный путь, который давным-давно исчез из реальной жизни. Эти мысли приходили к нему всё чаще в последние месяцы – неотступные, холодные, как ноябрь за окном. Смерть казалась ему не врагом и даже не угрозой. Скорее, нежданной партнёршей по танцам. Всё, что он слышал в своих мыслях – будто далекий голос, шепчущий ему из пустоты: «Просто шагни в такт, Алексей. Не страшно».
Но действительно ли не страшно? Алексей невольно стиснул зубы. На дне этих размышлений, как ему казалось, всегда скрывался страх – страх перед пустотой, перед холодом, который придёт после, или перед непонятным чем-то, что ожидает за последним вдохом. «А может, – мелькнула дрожащая мысль, – этот страх – не из-за того что там пустота. А из-за того, что там больше, чем я готов увидеть?»
Эти мрачные рассуждения не пугали его – скорее, убаюкивали, как старая, немного печальная колыбельная.
За окном ветер усилился, заставляя старые рамы дребезжать. Шорохи на улице, приглушённый стук ветвей о стекло – всё это странным образом усиливало чувство одиночества. Но вместе с этим в душе начало шевелиться что-то ещё. Что-то не вполне понятное, но ощутимое, как первый луч света сквозь густой утренний туман. Может быть, это был инстинкт, который говорил: «Не сдавайся». Или просто та человеческая упрямая привычка продолжать двигаться, даже когда кажется, что шаг вперёд бессмысленен.
«Как эти листья, – подумал он, глядя, как последний кленовый лист цепляется