к холодной поверхности. Холод пробирал до костей, несмотря на толстый домашний свитер, заставляя снова и снова проводить пальцами по запотевшему стеклу. Ноябрьский вечер дышал ледяным ветром, смешанным с дождевыми каплями, которые сбегали по стеклу быстрыми, хаотичными дорожками. Их ритм был почти музыкальным, если позволить себе на миг отвлечься, но в это самое мгновение Алексею казалось, что никакого настоящего «ритма» в его жизни уже давно не существует.
«Ритм… – подумал он, наблюдая, как капли сливаются в ручьи, – это же просто иллюзия порядка. Мы придумываем его, чтобы не сойти с ума от хаоса. Как дети, которые рисуют узоры на запотевшем стекле, пока взрослые твердят им о законах физики».
Снаружи мутным огнем горели слабые уличные фонари. Свет фонарей казался особенно непрочным, как если бы его можно было погасить легким дуновением ветра. И, глядя на этот размытый желтый свет, Алексей внезапно осознал, насколько сильно его нынешняя душевная жизнь напоминает эти фонари. Несколько еле теплых мельканий в огромной темной пустоте.
«Может, вся вселенная – это чья-то недоделанная инсталляция? – мелькнула мысль. – Художник начал рисовать свет, но бросил, устав от собственного перфекционизма. Оставил несколько мазков – звёзды, фонари, глаза прохожих – и ушёл пить кофе, забыв завершить работу».
Его мысли блуждали, как и капли дождя перед его глазами: хаотично, без толку, наползая друг на друга, но в конечном счете исчезая, испаряясь, как будто и не существовали вовсе. Сравнение показалось ему болезненно точным. Он уже много дней, а, наверное, и больше – недель, старался дать логическое объяснение тому чувству, которое поселилось внутри него. Будто он одновременно присутствует в своей жизни и отсутствует в ней. Будто он смотрит на нее со стороны, подобно зрителю спектакля, но роль в этом спектакле ему доверили на втором плане, в тени главных актеров.
«Интересно, – продолжил он, глядя, как ветер рвет листья с тополя, – если я зритель, то кто режиссёр? Или, может, я сам написал сценарий, но забыл об этом, как забываю пароли от почты?»
Наверное, весь этот год он воспринимал жизнь как некую странную последовательность чужих событий, где он несознательно оказался вовлечен. Вечная усталость, ежедневная рутина – та самая «бесшовная ткань» обыденности, о которой, как-то давно, еще в юности, Алексей читал у Кафки… Впрочем, от мысли, что он может сравнивать себя с героями экзистенциальной литературы, ему почему-то стало невыносимо противно. Слишком банально. Слишком избито. Разве весь мир вокруг него – лишь заезженный философский штамп? А он сам… Даже себя он больше не мог воспринимать как нечто цельное.
Он заставил себя оторваться от холодной стеклянной двери, пройдя несколько шагов по комнате, но это не дало спокойствия: ощущение пустоты двигалось вместе с ним, словно прилипло к ногам и делало каждый шаг тяжелым, будто они обуты в бетон. Где, в какой момент, он потерял это внутреннее ядро? Или, может, он его никогда не имел?
Алексей вспомнил, как однажды Василий, его друг