чем здоровяк Мишка Нековальский, последняя ее жертва, который стоит у доски и, тараща от напряжения маленькие глазки, с натугой выдавливает чужие, режущие слух фразы:
– Mein Vater гад ein Garten.
Кто-то не выдерживает и прыскает.
– Нековальский, не гад, а hat. Повторите за мной: hat. Und was machen sie in den Garten seines Vaters?
Мишка задавленно молчит.
– Arbeiten, arbeiten! – громко шипит Шемякин, нагибаясь между партами и показывая руками, будто копает землю.
По немецкому у меня твердая «пятерка», такая, что тверже не придумаешь.
Но заслуга в этом не моя, а Мориса Менделеевича, учителя немецкого языка в закарпатской школе, где я учился до приезда сюда.
Вот кто был настоящий немец.
Он с пятого класса разговаривал с нами только по-немецки и здорово нас натаскал. Вот уже год я пользуюсь старыми знаниями и, наверное, еще долго буду пользоваться. Иногда становится стыдно получать отличные отметки и ничего не делать, но я успокаиваю себя, что всегда успею взяться за иностранный по-настоящему, если в этом возникнет необходимость.
А сейчас есть предметы и поважней.
Впрочем, не только я чувствую себя свободно.
На последней парте гремит пустой спичечный коробок – это Шема с Емелей играют в «коробочки».
Марфа Ильинична уже несколько раз морщилась и махала рукой в их сторону.
Потом вдруг «бац» – звук как при выстреле.
Это Шема хлопает Емелю металлической линейкой по лбу.
– Шемякин, выйдите, пожалуйста, из класса.
– Марфа Ильинична, так ведь он проиграл!
– Шемякин, выйдите из класса за то, что играете на уроке.
Вовку дважды просить не надо. Он собирает свои тетрадки.
– Емеля, айда!
– Нет, Емельяненко останется в классе.
С видимым сожалением Шемякин выходит.
Учительница снова обращается к несчастному Нековальскому, который все это время стоит, переминаясь с ноги на ногу:
– Нековальский, sagen sie mir, bitte, um wievie Uhr stehen sie auf?
Дверь отворяется и в щель просовывается всклоченная голова Шемякина:
– Емеля, выходи!
Марфа Ильинична сердито оглядывается, но дверь уже захлопнулась.
– Марфа Ильинична!
– Ну, что еще, Емельяненко?
– Можно выйти, я чернилами облился, – и он показывает ладонь, на которую только что выпустил баллончик чернил из авторучки.
– Ничего, посидите, не маленький.
– Так ведь, щипит! – Витька корчит страдальческую мину.
– Ладно, отправляйтесь за своим дружком, только папку оставьте. Уроки еще не закончились.
Класс тихо воет от восторга.
Через минуту, выглянув в окно, я вижу, как они направляются через школьный двор на пятачок – так зовут площадку над спуском к морю – маленький ершистый Шемякин и большой, согнувшийся вопросительным знаком Емельяненко – комичная пара.
Марфа Ильинична отпускает, наконец, Мишку.
Он некоторое время продолжает стоять, и, вытянув шею, наблюдает за движением пера