уроке. Учительница спросила, почему я молчу. А что, если я разучусь говорить совсем? Тогда ты, Лиза, станешь моим голосом?»*
Он закрыл тетрадь, прижав ладонью обложку, будто боялся, что ветер с подоконника унесёт слова к ней – туда, где сестра теперь жила. В окно интерната бился снег, превращая стекло в мутный экран. За ним маячили трубы завода, застывшие, как пальцы мертвеца. Город словно выдыхал ядовитый пар: ржавые крыши, обледеневшие тротуары, школа, похожая на бункер. Здесь даже воздух казался тяжелее, будто его отливали в тех же печах, что и стальные балки.
На ужин подали гречневую кашу. Артём ковырял её вилкой, слушая, как за соседним столом Вадим из 11 «Б» рассказывает о Кате.
– Она прыгнула с водонапорной башни, – шептали его губы, липкие от компота. – Говорят, её нашли в сугробе, а снег вокруг был розовый, как мороженое с сиропом.
Артём резко встал, задев коленом тарелку. Каша расползлась по столу узором, напоминающим карту неизвестной страны. В ушах звенело. *«Не прыгнула сама»*, – прошипел кто-то. Но когда он обернулся, все молча жевали, уткнувшись в телефоны.
В спальне он включил фонарик под одеялом, чтобы перечитать дневник. И замер. Под его последней записью дрожали чужие буквы:
*«Они заставили меня бояться теней. Но тени – это просто свет, который устал». *
Почерк был Катин. Он видел его в тетради по литературе, которую она забыла в классе накануне… того дня.
Вентиляция над кроватью заскрипела. Артём приподнял голову, и ледяная струя воздуха лизнула шею.
– Лиза? – позвал он в решётку, чувствуя, как сердце бьётся в висках.
Ответ пришёл не голосом, а запахом – сладковатым, как детский шампунь сестры. И тогда он услышал: сквозь вой ветра за окном, сквозь храп соседей по комнате, из глубины вентиляционных труб выползал шёпот.
*«Найди нас до того, как замёрзнет кровь в часах». *
Он полез под кровать за кроссовками, и металлическая пружина матраса впилась в ладонь. Капли крови упали на пол, образовав крошечное зеркальце. В нём мелькнуло лицо – не его, девичье, с синяками под глазами цвета черники.
– Катя? – выдохнул Артём, но отражение уже расплылось.
Когда он вышел в коридор, держа перед собой фонарик телефона, стены казались уже. На потолке висели таблички «Не задерживаться!» – реликвии 90-х, когда интернат ещё был частью секретного комплекса. Луч света выхватил из темноты дверь с надписью «Котельная». Замок был сломан.
Там, среди паутины труб, он нашёл её варежку – розовую, с вышитым котёнком. Катина мама кричала о пропаже этой пары на линейке, когда милиция обыскивала гардероб. Но как она попала сюда, в подвал, куда даже уборщицы боялись спускаться?
Артём прикоснулся к варежке, и в ушах взорвался гул. Звук работающего механизма, голоса детей, поющих что-то на языке, похожем на немецкий, и… плач. Мальчишеский, надрывный, будто кто-то рвёт кожу на груди ногтями.
– Кто здесь? – его голос разбился о кирпичные стены.
В ответ что-то мягкое упало сверху. Снежок? Нет – комок промокашки, исписанный химическими формулами. Артём развернул его дрожащими пальцами. Среди уравнений чьей-то рукой было выведено:
*«Стекло не бьётся. Оно ждёт, когда трещина дорастёт до сердца». *
На обратной стороне – синий отпечаток детской ладони.
Когда он вернулся в спальню, дневник лежал открытым на новой записи:
*«Ты спросил, зачем я выбрала тебя. Потому что твоя боль – это ключ. Скоро ты услышишь, как кричит само здание». *
Под текстом – рисунок: человечек, запертый в песочных часах, верхняя часть которых заполнена осколками стекла.
На рассвете Артём проснулся от того, что подушка была мокрая. Сначала подумал – пот, но, принюхавшись, почувствовал запах меди. В зеркале в туалете он разглядел три тонкие царапины на спине, будто кто-то водил по коже иглой от шприца.
А на стене возле кулера с водой ктото нарисовал баллончиком глаз. Без ресниц, без брови – просто зрачок, расширенный, как вход в туннель.
Вадим, проходя мимо, фыркнул:
– Чё торчишь? Это же Плачущего ученика метка. Говорят, он так жертв помечает.
Но Артём не слышал. Он смотрел, как из нарисованного глаза медленно сползает капля краски, и думал, что это похоже на слезу. Или на кровь.
*«Лиза, – мысленно позвал он, сжимая в кармане Катину варежку. – Что они с нами делают?»*
Из глубины вентиляции донёсся скрежет, словно кто-то провёл ножом по стеклу.
Когда он вернулся в спальню, чтобы спрятать варежку под матрас, на подоконнике лежал осколок. Артём поднёс его к губам, случайно порезав палец, и вдруг – ясно, как эхо в пещере – услышал смех. Детский, двойной. Как будто смеялись двое: девочка и кто-то ещё, чей голос звучал так, словно говорящий