ждет. Через пару минут на экране заветный отзыв читателя:
«Ты очень необычная.
Ты очень раненая.
Ты – очень».
Ну всё, не зря, всё не зря.
с к о н ц е н т р и р у й с я
Откуда эта буква? Ш или перевёрнутая Е?
Зачем вообще искать?!
Вот я молчу всего час, а до этого годы молчала! Но то по своей воле было…
А что, ты никогда свою волю не предавала?
Расчленив её на кусочки, не меняла в ночном ломбарде
«у Лукавого» на нарядные платья?
Вот это из чёрного шёлка – для ужинов на Патриарших;
вот это построже – для убедительных офисных встреч;
вот это очаровательное с плиссировкой – обязательно понравится родителям;
а вот это кружевное – свадебное.
Платья распяты на вешалках в соседнем шкафу, не помню, когда их доставала. Компаньоны для ужинов на Патриарших давно уехали из страны, посылают с чужих континентов на наш обидные письма и, видимо, уже не вернутся. К родителям не помню, когда ездила в последний раз, вроде бы осенью, но нравиться им не было сил.
Кашель. Уголки буквы жмут на горло, выделяется слюна, тошнит, раз, два, три. Буква всё ещё на месте. Ш или перевёрнутая Е?
За решеткой – ад, беззаконие и насилие. Заточённые несказанные и ненаписанные слова корчатся в муках – надзиратели раздирают их на буквы, искажая смысл.
«Осознание» – «сон»
«Искупление» – «плен»
«Воскрешение» – «вор»
Во мне тысячи коротких никчёмных слов. Они – живые, прячутся по углам. Они – живые, меняют оставшиеся буквы на сигареты, меняют суть на покой.
Сознание затуманено.
Падаю на колени перед кучей хлама, перед килограммами прошлого, чемоданами прошлого. Опускаю лицо на старые записные книжки, дневники, вырванные тетрадные листы, на полумёртвое или полуживое, на то, кем я была и на то, чем я стала. На заживо погребённое «всё», что делало меня по-настоящему живой. Я задыхаюсь в гнили, немоте и сожалении.
Я – постсоветский хлам
Уборщица пришла на следующее утро. Я оставила для неё ключи в коробке рядом с дверью. Она же, увидев бардак, вдохнув вонь, выругалась на своём. Разбирая хлам, выкидывала совсем ветхое, остальное возвращала в шкаф. Сверху этого мусорного полигона лежал тетрадный лист, который не успел пожелтеть. Рукопись:
«_каф
Этот цветок жив против здравого смысла…»
Дочитав первый абзац, сложила пополам. Быстро убрала в шкаф. Вздохнув от уныния, открыла окна. Проветрила дом.
Я встану
Я встану посреди проспекта
И широко открою рот,
Прохожий бросит: «Идиот».
Закат цветёт кровавым спектром
И красит кровью тот проспект.
Распятые на скулах губы
Готовятся стрелять: