и счастливая этим, девушка разошлась донельзя, так что Маковецкой пришлось унимать ее.
Так прошел день, второй, а на третий маленький рыцарь с Заглобой отправились в Варшаву, чтобы узнать во дворце Даниловича о том, когда придется ехать на Русь. Вечером Володыевский объявил дамам, что через неделю он уезжает.
Он старался говорить об этом небрежно и весело, причем посмотрел даже на Христину.
Молодая девушка обеспокоилась этим и попробовала было расспрашивать его о разных вещах; Володыевский отвечал вежливо и дружелюбно на все ее вопросы, но не отходил от Варвары.
Заглоба потирал от удовольствия руки, думая, что это последствие его советов. Но так как ничто не могло от него укрыться, то он заметил и печаль Христины.
«Обеспокоилась, бедная, обеспокоилась, – думал он. – Досадно ей, как видно! Ну, ничего! Это всегда так у женщин. Ну, молодец Миша: я и не думал, что он так скоро обратится на путь истинный. Это добрый малый, только ужасно непостоянен в любви, да и останется таким всегда!»
Но Заглоба был очень добр, и поэтому ему тотчас же сделалось жаль Христину.
«Прямо-то я ей ничего не скажу, – подумал он, – а придумаю какое-нибудь утешение». И, пользуясь правом седовласого старца, он подошел к ней после ужина и стал гладить ее по черным шелковистым волосам. Девушка сидела тихо, изредка приподнимая на него свои кроткие, благородные глаза и немного удивляясь такой неожиданной нежности.
Вечером, у дверей комнаты Володыевского, Заглоба толкнул его в бок.
– А что? – сказал он. – Ведь мальчик лучше?
– Милый ребенок! – отвечал Володыевский. – Она одна наделает в комнатах больше шуму, чем четыре солдата; настоящий барабанщик!
– Барабанщик? Дай-то Господи, чтобы она поскорее ходила с твоим барабаном!
– Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! Странные эти женщины! Ты не заметил, как Христина огорчилась, что ты больше занялся Басей?
– Нет… я не обратил внимания! – отвечал маленький рыцарь.
– Как будто кто ее с ног сбил!
– Спокойной вам ночи! – повторил Володыевский и быстро ушел в свою комнату.
Как ни был ветрен маленький рыцарь в глазах Заглобы, однако последний сделал неловкий промах, говоря ему о беспокойстве Христины: это до того взволновало Володыевского, что речь его так и остановилась в груди.
«Так вот как я ее благодарю за доброту и сочувствие! – рассуждал он сам с собою. – Ба! Да что же я сделал ей худого! Что? Я три дня не обращал на нее внимания, а это было даже невежливо! Я пренебрег милой девушкой, любимым существом! И это за то, что она хотела лечить мои душевные раны!.. Скверно же я отблагодарил. Ах, если бы я мог удержаться от нашей опасной дружбы и не выказывать ей пренебрежения, но, как видно, я неспособен на такую политику.»
Володыевский был зол на себя, и вместе с тем ему