в голосе промолвил Бенкендорф, выглядывая в окошко кареты. – Вы не представляете, дорогой граф, что здесь творилось в прошлом году. Залило весь город. Дома плыли, словно корабли. Страху натерпелись,… Я сам чуть не погиб. С командой спасал людей на лодке, да лодка наша перевернулась. Повезло, что рядом шлюпки флотского экипажа спасением занимались. Меня чуть живого выловили.
– Страшно было? – спросил Денгоф.
Бенкендорф фыркнул. Страшно? Что за глупость! Разве боевой офицер знает слово страх? Но, подумав, ответил:
– Жутко. Темень непроглядная. Холод пронизывающий. Тебя в бездну тянет, а ты ничего поделать не можешь. Слова молитвы – и те не помнишь.
Дальше ехали молча. Вдруг, Бенкендорф вновь попытался завести беседу:
– А вы в Лондоне…, – осёкся, не зная, как продолжить.
– Хотели о сестре спросить? – догадался Денгоф. – Простите, но мы с Дарьей Христофоровной никогда не встречались. Сами понимаете, в целях безопасности. Действовали через посыльных. Да и направления деятельности у нас разные. Так, что, извините.
– Да… Конечно понимаю…. Просто…, – Он стукнул в отчаянии кулаком по колену. – Вы сегодня напомнили мне о Доротее, и какая-то тоска поднялась в душе. Я так давно её не видел.
– Вы её очень любили? Я имею в виду, как сестру?
– Конечно! Знаете, нас в семье было четверо детей. Мы с Константином старшие, вернее, я старший, а он на год шёл за мной. Дружили крепко, но и ссорились отчаянно. Потом шла Мария. Она, мягко сказать, не была красавицей, хотя – очень умна, добра. Но младшая Доротея – бес в юбке. Хитрая, коварная, но было у неё какое-то врождённое чувство справедливости… Амазонка – одним словом. Антиопа. Мы её с братом очень любили. Но, как не странно, боялись. Она иногда нам такие уроки давала, до сих пор уши краснеют.
– Расскажите, – попросил Денгоф.
Бенкендорф оживился, заёрзал на диванчике, усаживаясь поудобнее.
– Что бы такое вам поведать. А, хотя, вот – история! Были мы уже подростками. Мне пятнадцать, Константину четырнадцать, Дарье – вообще – двенадцать. Дело происходило под Рождество. Пригласил нас князь Барятин погостить в его имении под Смоленском. Сам он бездетный, инвалид к тому же. Под Измаилом его покалечило изрядно, потому и не женился. Но детей любил. Как мы к нему приедем, вечно нас баловал. И была у него страсть – коней разводить. Рысаки его ценились во всей округе. Так вот, наметилась охота. Решили волков отстрелять. Мы с Константином на охоте никогда не были. Загорелись. Нам ружья дали. Охотники дворовые учили нас заряжать. Константина в загонщики с псарями определили, а меня, как старшего, – в засаду. Вы не представляете, какое это счастье для мальчишки – впервые попасть на охоту, и сразу – в засаду. Я всю ночь не спал. Наставнику своему, Луке, надоел до чёртиков: хорош ли кремень в затворе? Хватит ли пороха в рожке? Пыжи не очень большие? А пуля пробьёт волку череп, если в лоб стрелять? Лука крепился, разъяснял, но в конце не выдержал. Сходите, говорит, на конюшню, проверьте коня своего. Да чтобы