по сути.
Не печорины мы ведь, не «лишние люди»,
если близится 70 (цифра в уме).
Что же нас отличало от этой лягушки,
озирающей Шаговский пруд?.. Тень чекушки,
что допьем на поминках (по той Костроме)?..
КОВРИГА
Имея на руках (неоспоримо) книгу,
я (все-таки) пишу другую, но – свою.
«Зачем, зачем, зачем?..» – я, дожевав ковригу
(похоже – бытия). От мысли устаю —
не знаю, мол. Зачем охотники по снегу
бредут, бредут, бредут четыреста уже
календарей?.. Душа дается человеку
поводырем. Ага. А человек – душе?..
Не знаю. Бытия чтобы жевать ковригу,
глотая эль судьбы (метафора, ага)…
Разгадывать слова (допустим – «поелику»)…
Смотреть на тень свою, что ловит мотылька…
А впрочем, ведь зима… и надобно спуститься
под горку на ледок, где люди и коньки…
где подле западни разгуливают птицы
(вороны в основном)… Последние деньки
гуляет здесь душа (ну, предположим, годы).
Не нагулялась, нет. Зачем они ползут
вдоль Нидерландов – две груженые подводы?
…Коврига – где она?.. (Вчера лежала тут.)
ЗУБЫ
Улыбнусь белозубым фарфором —
дескать, оченно нравится мне:
эта девушка в поезде скором,
эта дама, допустим, в окне.
«Допускаем, – ответит и дама,
и гудок паровоза Майкоп —
Армавир, – но, увы, телеграмма
опоздала. Всемирный потоп».
«А чего же тогда паровозы
как бы едут туда и сюда?..»
Это – память. Житейская проза», —
отвечает ковчегу вода.
«Может, старость?..» – фарфоровым зубом
откушу я кусок от халвы.
«Может, нечего здесь однолюбам
вспоминать допотопность травы?..» —
говорит ветерок Арарата.
География. Старость. Халва.
Армавир. Телеграмма. Расплата.
Улыбайся – во все тридцать два.
***
Человек глядит – трава. По траве ползут жуки.
Значит, лето. Значит, зря – с непокрытой головой.
Человек идет, идет и уходит в старики.
А когда-то пахло тут пахлавою и халвой.
Это молодость была возле дерева в цвету.
Человека и т.д. И скворечника над ним.
До сих пор от пахлавы – что-то сладкое во рту.
Но – уходит человек, и – уже невосполним.
Как, допустим, Лев Толстой. Из Астапова везут
не его уже, а тень, а чего-то там еще.
Вот и я сегодня бос. Получается – разут.
Но никем еще – босой – очевидно, не прощен.
А жуки-то ведь уйдут. И скворечник упадет.
И никто и никогда не заменит мне себя.
Человек глядит – трава. А в траве написан год.
Не по мрамору, а так – краски белой поскребя.
Что же думает трава обо мне и Льве Толстом?..
Так подумаю, когда под ногой – сентябрь уже.
Странно: думать хлорофилл не велит ей о пустом.
А