только по заказу или же по приказу больного воображения, и то думают по существу, по делу, а всякие эти психологические трюки, философские раздумья – это плод фантазий автора, который вынужден дистанцироваться от своего героя, или для усиления драматизма. Это, как лирическое отступление, чтоб разбавить жесткач признаками гуманизма. Хотя, воровать надо с умом. Чтоб не поймали, а не для успокоения души. Угрызения совести, эмоциональные заскоки – сказки для лохов. Человек так устроен, что не будет сам себе вредить, толкать в яму, заниматься самоедством на пустом месте. У всех своя правда. Каждый в коконе своих собственных иллюзий. Утратить установки, чтобы угробить себя? Признать вину можно, но не из-за душевных страданий, а чтоб облегчить свою участь, скосить срок, чтоб заключить затем сделку. В то, что кто-то каялся в содеянном искренне, как на духу, с трудом верится. Могут сломать, взять на себя чужую вину, каяться на камеру, в письмах, которые вскрываются. Это только на публику, в угоду другим. При этом человек в глубине души остаётся при своём мнении.
Человечник точно не то место, где очеловечивают. Скорее, он создан для расчеловечивания. Расчеловечивание – путь к иной свободе. Ты освобождаешься от оков ненужных установок. Больше не нужно распылять себя по пустякам. Хотя в черепную коробку каждого не заглянешь. Могут быть и исключения. Зачастую в выигрыше не тот, за кем сила, а тот, у кого мозги на месте. Всё в тебе самом. Истинная свобода – это умение мыслить не так, как все, смотреть поверх голов, чувствовать себя в моменте не здесь и сейчас.
Тут поневоле вспоминается слова поэта Иосифа Бродского: «Короче, вас приводят в камеру. И когда меня в первый раз в жизни привели в камеру, то мне, между прочим, очень там понравилось. Действительно, понравилось! Потому что это была одиночка». Не путать с одиночками в СИЗО, куда сажают в наказание. Где шконка убирается в 5-30 утра, где радио крутят на полную катушку, естественно, не классическую музыку. Так по интерьеру особой разницы нет. «Кирпичные стены, но они замазаны масляной краской – если не ошибаюсь, такого зелено-стального цвета. Потолочек белый, а, может быть, даже серый, я не помню. Вас запирают. И вы оказываетесь тет-а-тет со своей лежанкой, умывальничком и сортиром. Восемь или десять шагов в длину. Что же в ней было? Тумбочка, умывальник, очко. Очко – это такая дыра в полу, это уборная. Окно, сквозь которое вы ничего не можете увидеть. Потому что там, кроме, как полагается, решётки, ещё снаружи намордник. Сразу объясняю: это такой деревянный футляр, чтобы вы не могли высунуться, скорчить кому-нибудь рожу или помахать ручкой. И вообще чтобы вам было максимально неприятно. Лампочка висит, вделанная в потолок. И она тоже забрана решёткой, чтобы вы не вздумали её разбить. В двери, естественно, глазок и кормушка».
В таких условиях кому ум помогает выжить, хоть как-то скрасить время, которое в избытке, а кому устраивает персональный ад. Многие писатели грешат тем, что иногда в сердцах говорят, уж лучше в тюрьму, где не говорят, или мечтают устроиться смотрителем маяка. В человечнике собственный ум служит