однако. И на крышу не выкинуть, труба узкий, длинный.
– Теперь на меня глядите, – с этими словами старатель распустил пеньковую подпояску, сбросил и зипун, и поддевку, и верхнюю посконную рубаху, и штаны армячинные спустил – все до исподнего.
– Самоед, – указал стволом на Нядми-Василья, – а ну, сюда, охлопай меня, чтоб не перед одним господомГосподом, а и перед этими страдниками чисто.
Нядми исполнил приказ и подтвердил:
– Пусто, однако. Не врет.
Подошел к стене и вытащил кусок бревна, заменявший окно. В избу ворвался мороз вместе с резким зимним светом: метель кончилась. Ненец высунул лицо в проем и крикнул:
– Э-эй, медвежья лапа, Нядми свидетель, все саво, все ненец хороший!
Олек дернулся было:
– Поганские…
– Цыть! – притопнул, одеваясь, Онуфрий. – Ишь, облизьяна, угождать, глаза отводить! Уж замечтал за мое золото дочку хозяйску… На те шомпол, стряпай!
Обрубок бревна вернулся на место, начавшая уже размораживаться тушка была насажена на шомпол, как на вертел. Четверо обступили чувал и пели.
– С небес призирает Господь, видит всех…
Уголья мерцали рдяно, потом подернулись белым пеплом.
– …как мы уповаем на тебя-а-а… – затихли последние звуки псалма, и Мартемьян взял в руки шомпол с жареным глухарем.
– И как сказано Господом: я есмь огнь поядающий… – прикоснулся тушкой к углям, раздалось сильное шипение, взвился дым, – возложим десницы!
Первый хлопнул правой ладонью по жареному глухарю, шлепок вышел влажный, жирный. За ним Нядми – аккуратно, беззвучно, в одно движение. Онуфрий дотронулся, сложив ладонь горбом, будто опирался на нетолстую жердь. И наконец, Олек.
– А теперь ладони покажем небу!
Положил жареную птицу на стол и показал сосидельцам обе ладони. Правая выпачкана в жире и белом пепле. У Олека и Нядми правые ладони извачканы так же.
– Ну-с, г-с-дин Колотыгин?
Судорогой дернулось лицо кержака, он неуклюже развел руками. Ладони были чисты. Обе.
– Сами спрятали кошель, и не прикоснулись, боялись, – словно припечатал Мартемьян жестко, кивнув на глухаря. – Рассказывайте! – прозвучало еще резче.
Рот Онуфрия разъехался, глаза расширились бездонно:
– Поми…
– Говори, кого навел! – крикнул Нядми, схватив старателя за грудки. – Я человека слышал, продух открывал!
Онуфрий отпихнул от себя ненца, но Олек повис на кержацких руках, а Мартемьян сорвал с его плеча ружье.
– Ну-ка все по углам! А ты – правду!
– Ох… – простонал грозный еще минуту назад промышленник. Ствол упирался ему в горло. – Помилуй мя… В чувале, во вьюшке…
Нядми белкой прянул наверх:
– Есть! Несу, однако!
Глазам студента, охотника и приказчика предстал пояс-кошель, полный золотого песку. Прокоптелый за двое суток пребывания в трубе чувала, где он висел на железном крючке у нижней петли вьюшки. И где его не