что её ждало, теребила беспокойно край ночного платья, что-то бормотала себе под нос – не то молитву, не то опять пермяцкое заклинание, не то просто пыталась успокоить себя монотонным гундежом.
Васа требовал всего одну жизнь. Марья – это не самая страшная плата; она уже пожила своё, а Настасье – ещё бы жить, радоваться, детей растить, а потом и внуков… Он даже не увидел внуков. И род прервётся, едва оба они умрут. Ни памяти никакой не останется, ни на могилу никто из родни не придёт, так и будут дряхлеть их последние пристанища, так и будут стираться надписи, так и не положит никто цветов, так и не помянёт добрым словом, не выпьет горькую на поминках – останется только пустой дом, замусорится, запылится, развалится.
Наконец, старик прекратил грести, и лодка остановилась.
Он обнял сестру за плечи, и та вздрогнула от неожиданности; осторожно помог ей встать. Та запротестовала было, залепетала что-то невнятное, что-то суетливое, то ли спрашивая, что он делает, то ли спрашивая, где они оказались, то ли ещё что бессмысленное, и голос её трясся, но руки – руки старика почти не дрожали, когда он толкнул Марью в воду.
Вскрикнув, та ушла под воду. Долго ещё звенел её крик в ушах, долго не успокаивалась озёрная гладь – и захотел старик, одумавшись, проснуться, вот только на этот раз не очнулся в тёплой постели под мирный храп Марьи. Тихо стало, боязно и одиноко. Старик глядел в воду, не двигаясь и не дыша, пока не закружилась голова, а из самой бездны не показался Васа, безмерно довольный, но со злым блеском в глазах, не предвещающим ничего сколько-нибудь хорошего.
– Ай, дурак старый! – пробулькал Васа насмешливо. – Поверил мне, да?
– Но я… я же… я всё выполнил…
– Как ты себе это представляешь, расскажи? Веришь, что нечисть и убийство решат все твои проблемы? Что чудом Настасья твоя вернётся живой, как и прежде, а не зловонным взбухшим утопцем, в какого давным-давно обратилась на дне моего озера и в каком не осталось искры человеческого? – Васа засмеялся, и хохот его бил хвостами миног. – Чего ты ждал, старик? Мёртвые никогда не возвращаются теми, что были прежде, пусть даже пожрут живую душу… но я благодарен за жертву – и отплачу тебе за неё.
Старик не сопротивлялся, когда костлявые руки сестры и илисто-холодные руки дочери потащили его на дно.
3
– Не хвастайся счастьем, – проворчала Елизавета Петровна, и взгляд её был неожиданно не злобно-неприязненным, как то бывало прежде, но тоскливым, опасливым даже, – а не то явится будимер да съест счастье твоё, дура.
Анна вздрогнула, но отвечать не стала, проигнорировала: она научилась уже не замечать ни колкости, ни непрошенные советы, ни бесценные рекомендации, ни насмешки, ни ещё какую пакость, какую могла учинить недовольная свекровь. Любая попытка отстоять своё мнение, защитить позиции и тем более поговорить по-людски оборачивалась очередным скандалом, так что стучаться в закрытые двери Анна перестала: не хватало уже сил на это.
Когда она вышла за Юру замуж, то была полна надежд и не ожидала, что так вовсе случится.