за шнурки, брат и сестра, а таковыми они, по – видимости, и были, что-то крепили к своим ногам – конечно, не коньки, а неуклюжие деревяшки, толстые полозья, зауженные и отполированные по нижнему краю и пронизанные дырочками по верхнему, сквозь которые были продеты шнурки из обычной сыромятной кожи.
Эти странные на вид коньки смастерил мальчик Ганс. Его мать была бедной крестьянкой, слишком бедной, чтобы даже подумать о покупке заводских коньков для своих малышей. Какими бы грубыми ни были эти коньки, они подарили детям много счастливых часов на льду. И теперь, когда наши молодые голландцы холодными, покрасневшими пальцами дергали за тесёмки, а их серьёзные лица склонялись к коленям, никакое зрелище желанных и одновременно невозможных железных полозьев не могло притупить сияющего внутреннего счастья.
Через мгновение мальчик встал и, важно взмахнув руками и небрежно бросил:
– Пойдем, Гретель!
И тут он оттолкнулся и легко заскользил по каналу.
– Ах, Ганс, – жалобно позвала его сестра, – с этой ногой у меня ещё не всё в порядке. В прошлый базарный день мне всё время было больно от веревок, и я натёрла ногу, и теперь у меня болит нога, когда я завязываю на одном и том же месте!
– Тогда завяжи их повыше! – ответил Ганс и, не глядя на неё, сделал на льду замечательный пируэт, который он назвал «кошачья колыбель».
– Как я могу? Веревка слишком короткая!
Издав добродушный голландский свист, который по-английски означал, что с девушками слишком много хлопот, он направился к ней.
– Глупо с твоей стороны носить такие туфли, Гретель, когда у тебя есть пара крепких кожаных туфель. Твои кломпены * {Деревянные башмаки.} были бы круче, чем эти!
– Почему, Ганс? Ты что, забыл? Отец бросил мои красивые новые туфли в огонь. Не успела я сообразить, что он сделал, как все они уже лежали, свернувшись калачиком, среди горящего торфа. С этими я могу кататься на коньках, а на деревянных – нет. Будь осторожен…
Ганс достал из кармана верёвку. Напевая какую-то мелодию, он опустился на колени рядом с ней и принялся застегивать коньки Гретель со всей силой своей сильной молодой руки.
– Ой! О! – воскликнула она с неподдельной болью.
Нетерпеливым движением Ганс размотал бечёвку. Он бы бросил её на землю, как подобает старшему брату, если бы только в этот момент не заметил слезинку, стекающую по щеке сестры.
– Я все исправлю, не бойся, – сказал он с неожиданной нежностью, – но мы должны поторопиться! Скоро нас позовёт мать. Она говорила, что мы скоро понадобимся ей!
Затем он удивлённо огляделся по сторонам, сначала посмотрел на землю, затем на голые ветви ивы у себя над головой и, наконец, на небо, теперь такое великолепное, синее, с голубыми, малиновыми и золотыми прожилками. Не найдя ни в чём этом ничего, что могло бы зацепить его глаз, онувидел нечто, от чего его взгляд внезапно просветлел, и с видом человека, прекрасно