державшая хозяйство. И они ночью в лес идти собрались? Против ведьмы воевать? По дороге ещё, может, и пройдут, но там ли Златка? Кто осмелится за ней в чащу пойти? Заставят ли идти её? Дарёна сжала сквозь рубашку бабушкину птичку. Сможет ли она от ведьмы уберечь? Эх, не догадалась она спросить у Желана!
Мужики споро, в четыре руки, вытянули из пазов брус и распахнули створки. Дарёна сжалась, ожидая, что снаружи обязательно прилетит морозное дыхание иной стороны, но воздух остался недвижим. Запахло разнотравьем. Девочка всё равно вот так запросто не рискнула бы выйти за порог, но Колай наскоро провёл рукой по полукругу, от сердца до пупка, рисуя богинин серп, снова ухватил Дарёну за локоть и первым шагнул в ночь.
Полная луна висела в зените безраздельной хозяйкой небосвода. Свет её был белым и ярким, ярче и чище любой свечи, но деревенские не рисковали поднимать на неё глаза. Даже звёзды и те старались держаться от своего пастуха подальше, оставляя тёмно-синее небо практически чистым. Все знали: через полную луну с того света смотрят мертвецы. Заглядишься на неё подольше, и может случится так, что твоё тело займёт чей-то беспокойный дух.
Но по большому счёту мир за частоколом изменился несильно, не превратился ни в потустороннее царство, ни в чертоги Смерти. Всё так же расстилались перед деревней поля: одно пахотное, одно заливное, слева гребёнкой чернел близкий лес. Всё было так же, как днём… и одновременно совсем не так. У Дарёны было чувство, что её посадили смотреть сквозь мутную воду, а через неё, сколько не вглядывайся, ни деталей, ни цветов не различишь. И – не поймёшь, стоит перед тобою сломанное непогодой дерево или жадное до крови чудище. Свет факелов нисколько не помогал, вычерчивая из мрака только дорогу под самыми ногами и награждая привычные вещи ломаными тенями. Дарёна тряслась как осиновый лист, оглядывалась и сжимала сквозь рубашку бабушкину птичку. Ей казалось, что любая из теней может вот-вот броситься на них. Ещё никогда до этого Дарёна не бывала ночью за частоколом. Ей говорили нельзя, и она слушалась. Тем более и самой страшно было, куда там запреты нарушать.
Деревенские притормозили. Теперь в шаг кузнеца помещалось два Дарёниных и тех неторопливых. Общая решимость таяла, как снег по весне, но Колай не собирался отступать. Он снова прибавил ходу, остальные вынуждены были подтянуться за ним. В молчании дошли до места, где утоптанная дорога скрывалась в лесу и стоял столбик с прибитым богининым серпом и обвязанный косицей из разноцветных нитей: оберег, ограждающий пахотное поле от нечистой силы, что могла прийти из-за деревьев. Остановились. Огляделись. Начали осенять себя символами богини – без этого в лес точно не стоило входить.
Что-то хрустнуло и заскрипело, Дарёна взвизгнула, вжимаясь в кузнеца, её поддержали бабы, мужики заозирались, размахивая факелами.
– Вот заполошные, – засмеялся из последнего ряда Федот.
Дарёна обернулась. Федот, оказывается, заряжал арбалет, а хрустел и скрипел старый тугой ворот.
– Тьху на тебя, – озлился Колай, отодвинул