битв – в море, на Тунесской лагуне и в Нефере. Но наши враги, так мне кажется, решили пока не вести активных действий, зато теперь всячески пытаются помешать нашей торговле с другими странами. А без торговли у нас в городе не хватит даже еды.
– Я готов помочь, чем смогу. А я кое-что могу.
– Кола, – чуть поклонился он, – это же не твоя война.
– Ханно, ты знаешь, для нас, русских, несправедливость – зло. Я мог бы, конечно, уйти к римлянам: мол, я ваш, буржуинский. – Слова «буржуинский», понятно, в латыни не было, и я его заменил на «любитель Рима». – Но я буду сражаться за вас, как смогу. И если надо, отдам свою жизнь. Лишь бы не было как…
Я хотел сказать «как в нашей истории», но вовремя остановился.
Ханно же посмотрел на меня и сказал:
– Кола, тогда нужно сделать вот что. Иностранец обязан получить пропуск в город, а особенно в Бырсат, иначе он не может оставаться за третьим периметром стен и в Бырсате на ночь. Тебя мы оформим как нашего гостя – это даст тебе право на пребывание внутри крепостных стен и в Бырсате в течение трех месяцев. Этот пропуск можно будет продлить.
Здание Совета старейшин – так на самом деле именовалось то, что римляне и греки называли карфагенским Сенатом – находилось на краю Бырсата, недалеко от въезда в эту часть города. Назывались старейшины, как мне рассказал Ханно, «дирим» – «великие». Часть из них были делегатами великих родов, часть – от гильдий купцов и ремесленников, а еще были выборные делегаты, которых выбирали все граждане города мужского пола. Причем, по словам Ханно, выборы, как правило, проходили честно, в отличие от Рима.
Но эти самые дирим имели лишь опосредованную власть. Правили городом два шофета, сиречь судьи, но по всем основным вопросам они были обязаны советоваться со старейшинами, и если они не могли прийти к консенсусу, то решал Совет. Но у Совета не было права законодательной инициативы. Зато именно он принимал решения по вопросам гражданства и законности пребывания в городе.
Ханно провел меня в нечто вроде секретариата, где пожилой писец взял свиток и спросил у меня, как меня зовут, – это даже я понял. Я и сказал: «Николай, сын Алексея». Тот еще что-то спросил, на что Ханно ответил: «Русия». Писец переспросил, и Ханно начал что-то ему рассказывать, причем я понял лишь «нет, не римлянин». Писец что-то записал в свитке, потом с улыбкой сказал, как мне перевел Ханно, что пропуск будет готов через час.
И мы пошли в небольшую харчевню рядом со зданием Совета. Было на удивление чисто, а еще, что меня приятно удивило, при входе служка полил нам на руки из кувшина. Еда была простой, но очень вкусной: мясо со специями, какие-то овощи и местное вино, оказавшееся достаточно неплохим, но весьма густым, – его, как и в Риме, полагалось разводить водой.
После обеда я спросил, есть ли здесь… Я не помнил, как именно будет звучать «удобства» на латыни, но Ханно сообразил и показал на приземистое здание, стоявшее чуть в стороне. Оказалось, что в городе на каждом шагу были общественные