никогда не видел её обнажённой и, более того, никогда не прикасался к ней и что эта картина навеяна исключительно воображением художника. А если подобная истерика ещё хотя бы раз повторится, то сэр Олдридж потеряет супругу навсегда – она попросту уйдёт от него. Сэр Олдридж внял угрозам своей жены, и больше ему не пришлось видеть её разъярённой. А художник? Что оставалось делать художнику? Эти глаза, этот рот, это ставшее отныне чужим лицо, запечатлённое им на многочисленных эскизах, художник рвал в своей студии на огрызающиеся неровными краями куски, размазывая краски и уголь по мокрым щекам. Той же влажной и бессердечной ночью, что ссорились супруги, он страдал посреди жестокой северной столицы, окутанной мрачными облаками, похожими на куски рваной бумаги, плывущие по угольно-жёлтому небу и угольно-красной воде.
Но муж Люсиль всегда был слишком толстокожим, чтобы догадаться о том, что происходило в её душе. Тогда у бассейна, пока его жена признавалась в любви всему миру, сэр Олдридж бурчал своим приятелям:
– Уже скоро неделя, как мы здесь загораем, а я уже перестал бриться. Незачем! Всё равно никто не обращает внимания. Скажите хозяину, что здесь нужно срочно устроить кинозал или какое-то иное развлечение.
– Тебе не надоело? Ты своими стонами заглушаешь шум прибоя. Ну ты же не женщина, чтобы вертеться перед зеркалом! Смотри лучше на горы и море – какое кино с ними сравнится? Давай лучше выпьем. Только чур больше не бить посуду. Не в деньгах дело. Если у них закончатся бокалы, из чего мы тогда будем пить?
Хохот перекрыл продолжение разговора, а сэр Олдридж кинул беспокойный взгляд на часы: Люсиль задерживалась. Он её не ревновал. Если в нём начинало зарождаться какое-то сомнение, он тут же говорил себе: «Эй, парень, остынь! Кто в сравнении с тобой этот мазилка?». Зато жена будет опять хорошо спать и ей не помешает ворочающийся рядом муж, страдающий от бессонницы и панических атак. Под благотворным влиянием Люсиль сэр Олдридж избавился от ночных страхов, но перешёл в другую крайность – апатию и безразличие.
Однажды, уже лишившись способности самостоятельно передвигаться, он увидел ещё один сон, в котором бродил по кладбищу и искал могилу Люсиль, и не мог найти. Кладбище было переполнено могилами и памятниками, но в том месте, где он похоронил Люсиль, осталась никем не тронутая небольшая лужайка, на которой зеленела травка. Был ясный солнечный день, но над лужайкой застыло небольшое облако, будто прикрывающее её от палящих лучей солнца. Проснулся он в холодном поту оттого, что сон не дал ему ответа, жива ли его жена или уже нет. На какое-то время это сомнение в реальности утраты лишило его покоя. В другой раз его посетила навязчивая идея, что Люсиль отравили его гнусные братья. Они могли бы отравить и его самого, но, видать, поняли, что смерть Люсиль для него страшнее, чем собственная, что он будет так переживать о ней, что его сознание умрёт, а тело будет продолжать жить. Как они смогли об этом догадаться? Может,