сь. Да и жаль ее стало.
Так вот, шел урок химии. Ну как шел – тянулся жвачкой, от асфальта к подошве. Михал Саныч объяснял нам задание на каникулы, а я чертила на полях «косичку». В лампе над головой бился то ли мотылек, то ли муха, тихо постукивая о плафон крыльями. «Косичка» уже дотянулась до последней клетки, когда раздался жуткий грохот.
Я даже не сразу поняла, что случилось, – вынырнула из полусна и завертела головой – что? как? А потом увидела руку в проходе между партами – тонкую, кожа и кости. И кляксу черных Нинкиных волос. Никто не бросился ей на помощь, зато Таня-Танк завопила, прижав ладони к щекам. И этот крик испугал еще сильнее: она шла на золотую медаль, и нервы у нее были совершенно железные.
Зато Михал Саныч мгновенно сориентировался, рухнул на колени рядом с Нинкой и стал щупать ее шею. Он в целом походил на шкаф или скорее даже на комод – приземистый, на толстых коротких ногах, к тому же носил длинный пиджак, из-за которого казался еще более непропорциональным. Так вот, он нащупал у Нинки пульс и отправил Таню-Танк за помощью в медпункт, чтобы та перестала вопить. Потом осторожно похлопал Нинку по впалым щекам. Лицо у нее было белее молока, и тогда я впервые подумала: а что, если она прямо сейчас, прямо здесь умрет? Кони двинет, как сказал бы Серый. Белые тапочки примерит.
Мне сразу представилось кладбище и как мы, все двадцать человек, стоим у раскопанной ямы: девочки в черных платьях, мальчики держат черные зонты, и седой пастор читает прощальную речь. По крайней мере, именно так всегда происходило в моих любимых сериалах. А потом мы плачем навзрыд и виним себя в смерти Нинки. Пусть она ябедничала, пусть ни с кем не дружила, но ведь она ЧЕЛОВЕК, и мы должны были ей помочь. А что, если и вправду кого-то из нас обвинят? Что, если найдут ее дневник и выяснится: это мы, мы все виноваты? Такое я тоже видела в сериале, и мне бы страх как не хотелось оказаться убийцей.
Все эти мысли варились и закипали в моей голове, пока голова Нинки на тонкой шейке моталась из стороны в сторону от пощечин Михал Саныча. От нее прямо-таки веяло могильным холодом. Конечно, мы не любили ее, презирали, а порой и ненавидели, но представить, что Нинка больше не посмотрит на нас, не наябедничает… Ох, что будет!
А ее родители? Я их видела на собрании, когда Михал Саныч разрешил мне присутствовать, как взрослой. От Нинки пришли и мама, и папа. У мамы было опухшее лицо, будто она долго плакала, красные глаза, и она беспрестанно терла кончик носа, отчего тот тоже покраснел. Папа смотрел исподлобья, мрачно, как какой-нибудь коршун. Он скрестил руки на груди, а под конец собрания совсем низко опустил голову и захрапел. Нинкина мама толкнула его в бок, на что он немедленно, не открывая глаз, выдал ей затрещину. Остальные родители промолчали, но чувствовалось, как им неловко.
Нинкиной маме тоже стало неловко, она сжалась и захлюпала красным носом. С собрания они, тем не менее, ушли под ручку и слегка покачиваясь, будто под неслышную музыку. Я подумала, что у них, наверное, какие-то неприятности.
– Одна у них неприятность, – вздохнула моя мама, когда по дороге домой я спросила, что она думает о Нинкиных родителях. – Водка называется.
Мне тогда стало до смерти жаль Нинку, но на следующий день она снова заложила нас, когда мы списывали домашку в туалете, и жалость прошла.
Тут веки у Нинки задрожали и медленно приоткрылись. Карие глаза уставились на Михал Саныча с удивлением, перерастающим в ужас. Она, видно, быстро поняла, как теперь ее будут дразнить, и так густо покраснела, словно из бани вышла. Химик помог ей сесть и басовито посоветовал:
– Ты подыши, успокойся. Ничего страшного не случилось. С каждым бывает.
Она кинула на нас выразительный взгляд, словно всех сгребла в одну сеть, а мы молча уставились на нее. Хотя видно было, как у Алины, например, так и просилась на лицо гаденькая ухмылка. Нинка, конечно, была ябедой и плаксой, но мне показалось, что издеваться над ней сейчас – даже как-то низко.
А она неожиданно вскочила на тощие ноги, похожие на ходули, и выбежала из класса.
– Нина! – Михал Саныч поспешил за ней, оставив нас одних.
– О-бал-деть! – по слогам, нарочито медленно выговорила Алина. – Ну Баранкина дает, думает, самая хитрая! Небось домашку не сделала, а Михал Саныч сегодня с начала списка обещал пойти, вот и устроила себе «освобождение».
– Это не дело, – прогундосила Рита, лучшая Алинина подружка, или, как ее звали за глаза, «Рита-Прилипала». – Нечестно так, других подставлять.
– Саныча она, может, и обманула, но нас не проведешь, – Алина поднялась со стула и обвела высокомерным взглядом притихших одноклассников. – Надо ей объяснить, что никто за нее отдуваться не обязан, правильно? Ее очередь отвечать – так нечего прикидываться больной, а не то можно и впрямь…
Она замолчала, поскольку дверь в кабинет открылась и вернулись Михал Саныч с Таней-Танком, а Нинка, видимо, осталась в медпункте. Химик бегло оглядел наши лица и вздохнул:
– С Ниной все в порядке, – «успокоил» он, не подозревая, что большинство из нас его заверения злят, а не утешают. – Просто переутомление. Надеюсь, за каникулы она отдохнет