перед стартом. Его смех напоминал треск льда под кошками – звук, от которого Андрей каждый раз вздрагивал.
– Помнишь, как на Памире ты забыл мешки для мусора? – он ткнул ножом в сторону Андрея. – Пришлось тащить отходы в своём рюкзаке. Романтика!
«Романтика», – повторил про себя Андрей. Именно тогда, он впервые понял, что смерть в горах может быть не только красивой. Отец ведь тоже, наверное, пахнул не лучше, когда его доставали из трещины…
Андрей уткнулся лбом в холодное стекло. Конденсат от дыхания рисовал на нем призрачные вершины. За окном проплывали спальные районы – серые, как скалы, с горящими окнами-бивуаками. Потом поля, вспаханные в строгие линии – словно кто-то расчертил склон для спуска. Потом взлётная полоса аэропорта, освещенная огнями, как жертвенный алтарь.
Максим включил радио – гремела какая-то индийская песня. Сергей напевал фальшиво. Его голос сливался с воем ветра за окном, и Андрей вдруг ясно вспомнил, как они с отцом пели «Группу крови» у костра на Алтае. Отец фальшивил еще хуже.
А ведь мы можем не вернуться, – мелькнуло вдруг. Мысль была острой, как ветер с ледника. Она разрезала сознание, обнажая страх, который Андрей годами хоронил под слоями иронии и бравады. А что, если Эверест станет его последней фотографией на чьей-то стене? Если матери придется писать письма, которые некому будет читать?
Но Андрей лишь сжал в кармане уголок фотографии. Отец улыбался. Словно говорил: «Идёшь наверх – не оглядывайся». Но как не оглядываться, когда за спиной – весь твой мир, оставшийся в трещине между «было» и «будет»?
На взлётной полосе завыли двигатели. Звук напоминал плач гималайских ветров. Андрей представил, как они врежутся в борт самолета, срывая с крыльев обледеневшие покровы. Самолёт в Непал ждал их, как ждёт Эверест всех, кто осмелится бросить ему вызов – без гарантий, без жалости. Но в отличие от горы, у самолета был конец пути. Эверест же, как и отец, останется вечным – холодным, молчаливым, улыбающимся в лицо твоему страху.
***
Сергей вдруг перестал напевать. Наступила тишина, густая как воздух на пятитысячнике. Даже Максим перестал ругаться на дорогу. Три пары глаз смотрели на полосу огней, ведущую к черному зеву самолета. В этом молчании было больше слов, чем за все годы их восхождений.
Аэропорт встретил их ледяным дыханием кондиционеров. Андрей едва не споткнулся о порог – ноги всё еще помнили тряску джипа. Табло с расписанием мигало, как скальный маяк: «Kathmandu – Delayed». Максим выругался, с силой швырнув рюкзак на весы.
– Снаряжение в багаж, – проворчал сотрудник авиакомпании, тыча пальцем в табличку. – Ледорубы, кошки, крючья – всё, что острее ногтя. Иначе конфискуем.
Сергей замер с полураспакованным рюкзаком, из которого торчал ледобур.
– Да это же детская соска! – фальшиво возмутился он, подмигивая Андрею. – Смотрите, тут даже маркировка «Not a weapon»!
Максим молча выхватил у него рюкзак и начал переупаковывать, аккуратно оборачивая железо в пупырчатую пленку. Его