развить и окончить этот труд. Теперь нужно заняться только тем, чтобы сузить оттоманскую территорию, оттеснить и “прижать”[110] к Азии народ, чуждый Европе, отнять у него некоторые провинции, которые он еще угнетает, но которыми более не управляет. Идти же дальше, приступить к полному разделу, было бы делом, чреватым осложнениями и опасностями. Оно не могло бы вызвать между Францией и Россией столкновение, гибельное для их согласия: могут создаться такие положения, когда споры не желательны и нельзя покидать друг друга. Очевидно, что будущая участь центральных провинций Турции и, особенно, Константинополя не была серьезно рассмотрена. Когда позднее оба императора подняли этот вопрос, он предстал перед ними как совершенно новый: ни тот, ни другой не намекнули на прежние разговоры, – в Тильзите они стремились к тому, что могло их соединить, а не разъединить. На европейском же Востоке, если допустить предположение об ограниченном разделе, были области, распределение которых не могло дать повода к пререканиям: их положение решало их судьбу. Наполеон по карте указал на них пальцем и выкроил из отрезанных владений Турции соответственные владения обоих государств. Россия в течение столетия домогалась Молдавии и Валахии и теперь занимала их по праву войны; они должны будут составить ее долю. В случае перехода через Дунай часть Болгарии могла бы разделить участь Княжеств. Франция же найдет средство к расширению по соседству своих Иллирийских владений. Наполеон указывал то на Боснию и Албанию, которые придали бы более прочности и устойчивости Далмации, маленькой провинции, расположенной вдоль берега Адриатического моря, то на Албанию, Эпир и Грецию, которые служили ее продолжением на юге. Хотя оба императора и много говорили о предполагаемых завоеваниях, они, однако, не устанавливали строго ни их внутренней ценности, ни протяжения: они не намечали границ. Убаюкав себя многочисленными гипотезами, не рассмотрев обстоятельно ни одной, они возвращались к общим местам туманного и отдаленного будущего, и разговор продолжался, не приводя ни к каким определенным выводам.
Хотя Наполеон и склонялся к разделу Турции и уже с этих пор изучал средства произвести этот грабеж,[111] но в действительности он еще не остановился ни на каком решении. “Моя система относительно Турции колеблется и готова рухнуть, – писал он Талейрану, – я ни на что не могу решиться”.[112] Раздел Турции был одним из тех средств, которыми он считал необходимым искушать вожделения России, избегая в то же время всякого положительного обязательства. Сохраняя к России принципиальное недоверие, он не решался еще допустить ее до вечной цели ее стремления. Кроме того, страшное потрясение, вызванное преждевременным разделом, прибавляя к существующим уже между государствами причинам раздора еще новую, отдалило бы на неопределенное время общий мир, в котором Наполеон и нуждался и которого страстно желал; это значило бы прибавить