феодальной аристократии». И все же в смысле симпатий «к какой-либо нации… надо говорить о наших симпатиях к немцам». В свое время Сталин жил в сибирской ссылке, и Людвиг деликатно предположил, что она сильно отличалась от европейской эмиграции Ленина. «…я знаю многих товарищей, которые прожили по 20 лет заграницей, – ответил Сталин, – жили где-нибудь в Шарлоттенбурге [в Берлине] или в Латинском квартале [в Париже], сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее» [568]. Людвиг поинтересовался, верит ли Сталин в судьбу. «Большевики, марксисты, в „судьбу“ не верят, – ответил тот. – Само понятие судьбы, понятие „шикзаля“ – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков». Людвиг настаивал: «Значит тот факт, что Вы не погибли, является случайностью?» «Имеются и внутренние, и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть», – ответил Сталин [569].
Скрытая милитаризация
Несмотря на заискивания со стороны СССР, японское правительство не удостоило его ответа по дипломатическим каналам на новые предложения заключить пакт о ненападении [570]. Ворошилов в записке своему заместителю Гамарнику (13.01.1932) вторил точке зрения Сталина о возможном японском вторжении, хотя и выражал некоторый скептицизм. «Проектируется создание „русского“ Д[альне]В[осточного] Пр[авительст]ва и пр[очая] чепуха, – отмечал он. – Все это пока слухи, в[есьма] симптоматичные» [571]. 29 января Артузов переслал Сталину добытый при помощи «крота» секретный доклад французской военной разведки, в котором рассматривались четыре сценария начала войны: оккупация Рейнской области Германией после возможной нацистской революции; удар Италии по Югославии, втягивающий в войну и Францию; польско-немецкий конфликт и «согласованный многими странами конфликт с СССР» [572]. В пользу четвертого сценария – который был навязчивой идеей Сталина – как будто бы говорили и донесения о снабжении Японии Францией и о франко-германском сближении [573]. Антисоветские круги в Париже предавались фантазиям о том, что по милости Японии состоится триумфальное возвращение эмигрантов на освобожденные советские территории [574]. Молотов на XVII партийной конференции (30.01–04.02.1932) – мероприятии, более низком по своему статусу, чем съезд, – предупреждал, что «опасность империалистического нападения значительно усилилась» [575].
В подписанном псевдонимом «Письме из Москвы», напечатанном в заграничном «Бюллетене» Троцкого, сообщалось, что на партийной конференции Сталин по большей части молчал. «После каждого заседания делегатов и гостей донимали вопросом: а что же Сталин? – Ничего…» – утверждал автор письма [576]. И это было верно. Впрочем, втайне Сталин принимал энергичные меры. Японцы заставили его изменить свою точку