история первого заключения Вацлава Дворжецкого окажет серьезное влияние на его жизнь, в том числе и жизнь театральную, а заодно и на жизнь всей семьи, на этой истории стоит остановиться подробнее.
2
В 1929 году девятнадцатилетнего Вацлава арестовывают по обвинению в причастности к антисоветской студенческой организации «Группа освобождения личности» («ГОЛ»). Трагедия, ошибка, ложный донос? А вот и нет. В отличие от многих и многих своих современников, попросту попавших под колесо истории («Пойми, солдат, ты попал под колесо, и оно тебя стерло, и кости твои сломало», – через сорок лет скажет генерал Хлудов в исполнении Дворжецкого-младшего, и этот голос будет с тех пор узнавать вся страна), Вацлав невинной жертвой себя отнюдь не считал. Проживая в Киеве, обучаясь в театральной студии при Киевском польском драматическом театре и работая в кузнечном цеху запорожского завода «Коммунар», он не переставал думать о том, какой могла бы быть его жизнь – жизнь отпрыска потомственных польских дворян, гордых шляхтичей, участников восстания Тадеуша Костюшко, – если бы не революция. «Материальное положение моей семьи <..> в революционные годы значительно ухудшилось», – откровенно бросает он следователю, не скрывая своего неприятия советской системы. «Он заявлял, что его и семьи положение плохое и у всех здесь собравшихся плохое, поэтому нужно с Советской властью бороться», – свидетельствует на допросе один из арестованных в том же 1929-м участников «ГОЛа». «Характерно, что Дворжецкий за постоянное незнание политэкономии, политграмоты и вообще антисоветские выходки подлежал исключению»[6], – уверяет еще один соученик Вацлава, по совместительству – внештатный осведомитель ОГПУ…
Рабочей профессией, полученной в 4-й польской технической школе города Киева, Вацлав не дорожил, к советским коллективным мероприятиям не присоединялся. «Лекции скучные, занятия неинтересные, спорт – ГТО – примитивно, энтузиазм плебейский»[7], – с классической польской надменностью констатировал он, оглядываясь вокруг. Мечтой его было продолжить образование, продолжить по-настоящему, без плебейских идеологических ограничений. Но как? В Советском Союзе на это нечего было и рассчитывать из-за неподходящего социального происхождения, открывающего дорогу в лучшем случае на завод или в школу рабочей молодежи для перековки, но никак не на гуманитарные институтские факультеты. В той же ситуации оказываются ближайшие друзья Дворжецкого – те поляки, с кем Вацлав сколачивал бунтарскую «Группу освобождения личности», а за несколько месяцев до нее – «Ассоциацию декадентских хулиганов», протестовавших против тотального осовечивания дорогой им модернистской культуры, которую они краем глаза в начале 1920-х успели застать («Срывали плакаты, вырубали свет во время собраний»), и вполне себе футуристическую «Банду рыжих». «Банда» собиралась по детекторному радиоприемнику, читала стихи Саши Черного, Хлебникова, Бурлюка, Блока, Маяковского и, разумеется, приводила добропорядочных советских граждан в негодование