третий – скрыл струями дождя половину кошки и основание фонарного столба. Черт знает что. На первый взгляд – обычная мешанина образов, отрывков, движений и кадров. Но именно в самом конце сна, на границе пробуждения, неожиданная, жуткая, сладкая (ну наконец-то!) и пронзительная мысль, что я схожу с ума, ни с того ни с сего вспыхивает и выталкивает меня как ядро пороховой заряд в утро. Воистину, «жуть – это не то, что мы видим, а то, что скрывается, усиливая наш страх до кошмара»6.
Несколько недель понадобилось для того, чтобы этот сон осел в памяти наряду с другими вехами, представляющимися знаковыми в свершаемый момент времени, и не остающимися таковыми надолго. Но мне пришлось заметить: именно благодаря увиденному в этом сне, некоторые прикосновения к предметам, наблюдение окружающих видов или вспоминания воспоминаний иногда, из ряда вон редко, стали оказываться чем-то большим привычно ожидаемого. Касанием руки как ключом открывается новый, доселе невиданный слой.
Вот например, проходите вы по узенькой Via Dell’ Orto в сторону Piazza Pitti. Во Флоренции, где же еще? Обе обочины дороги, которые по совместительству являются тротуарами, сплошь заставлены скутерами и машинами. Особенно вечером, вам приходится буквально протискиваться между колесами транспортных средств и стенами трехэтажных жилых домов. И если вы никуда не торопитесь (а куда вам торопиться, если вы оголтелый турист?), то ваше внимание обязательно привлекут двери этих домов. А на этих дверях – ручки (назовем их так, хотя это, конечно, иначе). Ни одной повторяющейся. Редко встречается закономерность расположения. Конечно, все они в пределах досягаемости вытянутой руки человека среднего роста, но… Одна ручка гордо устроилась прямо посередине двери на уровне глаз, другая почти упирается в дверной косяк на уровне пояса, и так далее. А форма их – это как наличники в любом, имеющем дореволюционную постройку, русском городе! Кто во что горазд. Одна ручка – лилия (лилий, конечно, много, – чего уж тут – Флоренция! – но все разные по исполнению), другая – традиционная голова льва, но не с кольцом между челюстями, а с треугольником, третья – рукоять итальянского пистоля, четвертая – кисть скелета с собранными в щепоть пальцами, маленькая голова барана (с рогами!), длинный вертикальный стержень в большой палец толщиной и длиной с локоть на одной точке опоры посередине, полумесяц, шар, – не вспомнить все. Невозможно не потрогать. Совершенно.
Я уверенно взялся за треугольник, тот, что вместо кольца, твердо намереваясь запомнить тактильные нюансы прикосновения к холодной, подернутой патиной, меди и почувствовал, что металл дрогнул, увидел, что лев моргнул, снова дрогнул металл. Я оторвал руку, лев улыбнулся, все. Несколько секунд я стоял, уставившись на льва. «Спасибо!», – сказал я, повернулся и двинулся дальше. Стоило мне сделать шаг, я услышал приглушенный хрипловатый голос: «prego, benvenuto»7. Чудеса, да и только. Точно с ума сошел, жаль, что проявляется редко.
Прямо перед Santa Maria del Carmine (там,