дельтаплана и пропеллера дед Тимофей взлетел над землёй. Достав из резерва последние мощности для своих мощей, с диким криком «Брошу пить!» рванул вслед за убегающим от его глаз «маяком» и набирающей скорость машиной.
Механик, услышав позади себя топот, да ещё и крик, непонятный его душе, среагировал мгновенно: «Медведь!». Схватился за поручни будки вахтовки, заскочил на ступеньки, но сил сделать ещё пару шагов в спасительную будку от страха не нашлось. Через открытую дверь он увидел впереди четыре глаза и четыре протянутых к нему руки. «Это черти», – подумал Механик и, в отличие от деда Тимофея, представил себя в аду.
А в это время дед Тимофей, увидев, что спасение близко, но почему-то уезжает от него, вспомнив, что за ним только медведь, и отступать некуда, с душераздирающим воплем хотел ухватиться за поручни, да промахнулся, но успел железной хваткой схватить Механика за ногу, и для надёжности вцепиться в неё своими зубами. Тот, не разобравшись что к чему, подумал, что за ногу его схватил медведь, на последнем выдохе заорал: «Не я стрелял!.. не я стрелял!..» – и свободной ногой начал отбиваться от медведя, то есть от деда Тимофея. Но тот непоколебимо переносил все тяготы для спасения своего грешного тела.
Так они и ехали метров сто, пока Вася, не услышав громкие стуки в будке, не остановился. Дед Тимофей разжал свои челюсти да костлявые клешни, отчего Механик ввалился в будку и, упав на пол, от радости заплакал.
Исшорканного об дорогу деда Тимофея с почётом, на руках, занесли в будку, усадили рядом с непросохшим от слёз Механиком.
– Не плачь, чёрт с ним, этим медведём, – успокоил его дед Тимофей, шаря плутовскими глазками по будке. «Вот она, проклятая, губительница моей души!» – воскликнул он, доставая из замасленного тряпья бутылку самогонки и, повернувшись к Механику, с живостью в глазах спросил: – Выпьем или выльем?
Механик утёр последнюю слезу, взглянул на деда Тимофея и ласково так, с укором, спросил:
– Опять, ты, старая калоша, бутылки от своих прячешь? Ладно, наливай!
Так они весело и добрались до своей деревни.
А медведь? А что медведь? После того, как пуля деда Тимофея пролетела мимо, а молодёжь – Гришка с Мишкой, – забыв о ружьях и установках Механика, рванула в спасительную даль, Медведь вылез из берлоги и с недовольством проворчал: «Ходят тут всякие, спать не дают… хулиганы». Потом потянулся, сладко зевнул, почесал лапой левый бок, – видать, отлежал его за долгую зиму, – обошёл поляну, пересчитал брошенные ружья, в задумчивости почесал за правым ухом и опять с недовольством проворчал: «Маловато, прошлый раз больше было… не хватит на мёд обменять… но, даст бог, эти не последние». Сгрёб под мышку ружья, да и пошёл обратно к берлоге. Остановился, взглянул в сторону дороги, растянул пасть ухмылкой, проворчал: «Охот-нич-ки!» И скрылся в берлоге.
На этом и сказочке конец. Кто понял, тот молодец. А кто не понял, тому другой конец:
Если